РУССКОЕ ЛИТЕРАТУРНОЕ ЭХО
Литературные проекты
Т.О. «LYRA» (ШТУТГАРТ)
Проза
Поэзия
Публицистика
Дар с Земли Обетованной
Драматургия
Спасибо Вам, тренер
Литературоведение
КИММЕРИЯ Максимилиана ВОЛОШИНА
Литературная критика
Новости литературы
Конкурсы, творческие вечера, встречи
100-летие со дня рождения Григория Окуня

Литературные анонсы

Опросы

Работает ли система вопросов?
0% нет не работает
100% работает, но плохо
0% хорошо работает
0% затрудняюсь ответит, не голосовал

Корабль эмигрантов

Проза Галина Подольская

ГАВАНЬ ЖИВАГО

 

Странное это место... И ничего не поймешь, кто и откуда здесь берется, но воспоминания обуревают.
Гавань Живаго имеет весьма отдаленное отношение к величайшему русскому роману 20 столетия, разве что к его корневой части «жив» и ассоциативному кругу понятий, перерастающих в обонятельную синестезию запахов судеб, разлитых на Корабле эмигрантов. Это отражения – зеркал в зеркалах и во всех предметах, обладающих способностью отражать. Каждая жизнь словно и не твоя вовсе, а жизнь кого-то другого. Но она, как инстинктивная память, уясняющая поток воспоминаний, восстанавливает цепочку событий, в которой мир всегда сопротивляется желанию человека быть счастливым. Обретшие художественную плоть отражения обретают здесь внятность, превращая пустынную гавань в сценическую площадку, где воспоминания живут по-живому, и вспыхивает достоверностью душа, озираясь на воскресное утро.

 

ПУТЕШЕСТВИЕ


Чему быть – того не миновать.
Пословица

Непроницаемой для чужих тайн ночью

Человек вышел на корму теплохода, где стояли две лебедки и катушки с тросами. Ширина кормы составляла метров 17–18, высота – два с половиной, борт – метр сорок. Рост мужчины достигал лишь метра пятидесяти шести сантиметров. Он встал на кнехты. Взобрался на поручень и выбросился за борт.
Белая пена неуемных волн мерцала проявленной пленкой в черных волнах, поглотивших тело маленького человека... Стояла непроницаемая для чужих тайн ночь. Теплоход продолжал жить своей красивой светской жизнью...

 

Круиз – мечты каприз

Венеция всегда оставалась моей мечтой. И вот наконец-то здесь, в Израиле, мы с мужем купили полумесячный тур в морской круиз по Средиземноморью. Ощущение неправдоподобного счастья переполняло. Нравилось безоговорочно всё. Ресторан, качество кухни, бар! Сам корабль, сервис, дизайн, зазеркалье концертных и кинозалов, программы классической, еврейской, популярной музыки. Роскошный кордебалет международного кабаре, развлекательные программы, напоминающие накатанные телешоу.
Времяпрепровождение на теплоходе, само течение жизни подчинялось нескольким основным ритмам, отшлифованным психологами туристического бизнеса. По радио бесконечно объявлялось о спиртных напитках, косметике и прочих товарах в Duty free. Эти ненавязчивые сообщения предваряли любую ценную информацию, обращенную к пассажирам по внутреннему радио. Другим ритмом светской жизни была палуба номер шесть, на которой располагался бассейн с джакузи.
В течение неземного дня отдыхающие нежились или пеклись под солнцем, перекусывая до обеда легкими закусками с ломящихся от хлебобулочных сладостей столов. Вечером на этой же палубе молодые ребята курили кальян, играли в карты и нарды на товары из того же Duty free.
И здесь же, на палубе номер шесть, были танцы для всех возрастных групп – для молодых и тех, кто выглядит молодыми, а еще... для тех, кто сохранил молодость в душе. Каждому свое. Впрочем, дискотека, она везде дискотека, как молодость всегда молодость.
Зато танцы другой категории танцующих был подлинным садом воспоминаний по странам и континентам, который условно можно было объединить под общим названием – «Танцы диаспоры стран исхода возраста захода». Среди танцующих выделялись две хорошо сохранившиеся отчаянные дамы, пронесшие верность пластике «Баккара» под песни Шломо Шаббата. В это время энергичный диск-жокей ритмично вращал животом, желая перещеголять всех восточных красавиц, а его помощник выкрикивал необычайно емкую для такого рода шоу фразу: «Ну, слава Богу!», щеголяя своим русским с хохляцким акцентом.
Однако самое почетное место – подмостки под светом рамп – было отдано тем, кто молод духом. Золотоносные возрастные пары в ностальгическом или даже наркотическом состоянии под музыку народов Средиземноморья с соло трубы, как осенние листья, кружились в божественном вальсе...
Наконец, третьим пульсирующим ритмом самовыражения туристов был не менее важный развлекательный центр – казино – с игровыми автоматами, картами и, конечно же, рулеткой. Казино располагалось как раз под Duty free. Пройти или обойти его было физически невозможно, ибо на этом пятачке пересекались пути-дороги из ресторана, экскурсионного бюро и входа на теплоход по трапу во время ежедневных стоянок, манивших романтикой заморских краев. Но каждый раз, возвращаясь со свежими впечатлениями из новой страны, неизменно наталкиваешься на казино. Так что зевак и желающих испытать судьбу там было всегда предостаточно.
И не изжить самой затертой в нашем лексиконе истины: «О времена! О нравы!»

Кристина спустилась в трюм, в очередной раз затрудняясь, отыскать свою каюту. Она шла по бесконечно длинному гостиничному коридору, петляя по экономно спланированным закуткам. Шутка ли – уместить тысячу человек. К счастью, миловидная горничная любезно подвела ее к номеру, напомнив, что она всегда рядом и готова помочь по всем вопросам в пути.
Наконец-то! Кристина с облегчением вздохнула, открыв дверь и вытащив карточку из дверного замка каюты. В зеркальной раме ненавязчиво красовался конверт с культурной программой тура и правилами для пассажиров. Каллиграфическим почерком, на английском и русском, на конверте было выведено имя белокурой спасительницы: «Виктория». Два больших красных яблока, которые Кристина захватила с собой из ресторана и оставила в каюте на столе перед зеркалом – как опознавательный знак. Они напоминали, что она действительно у себя, поскольку Виктория, отрабатывая свои чаевые, по нескольку раз в день застилала постель столь тщательно, что никаких признаков твоего присутствия в каюте уже не оставалось. Ну, разве что можно было открыть платьевой шкаф и убедиться, что это именно твои вещи. А здесь и шкаф открывать не надо было. Красные яблоки светились, отражаясь в зеркале. Значит, у себя! Кристина бухнулась в постель и потянулась, издав сладостный вздох от удовольствия.
Каюта была не из лучших, скорее, из худших, но просторной по сравнению с купе в советских поездах, а главное – с душем и туалетом. Ковровое покрытие глушило звук двигателя. Висевшее над столом зеркало оптически так увеличивало помещение, что вначале она даже не поняла, чего именно здесь не хватало. А недоставало малого – окна...
В детстве ей пришлось однажды путешествовать с мамой в третьем классе теплохода, который все упорно называли пароходом. Там заранее предупреждали, что пассажирам третьего класса не следует гулять по палубе пассажиров первого и люкс классов. Так вот, в третьем классе был иллюминатор. И она, лежа на верхней полке, всё время смотрела на мелькавшие пристани, равнинно-лесистые пейзажи, а ночью – на пульсирующие речные волны, упиваясь их притягательностью. И никто из праздно прогуливавшихся по палубе не мешал ей наслаждаться этой красотой, не приставая с каким-нибудь глупым разговором, отвлекавшим от красоты вокруг... И хотя на двух других местах постоянно сменялись подсаживающиеся пассажиры, она их не слышала за гулом мотора и шумом волны. Она смотрела в свой иллюминатор! Признаться, когда с Горацием они обсуждали предстоящую поездку, ей даже в голову не пришло, что их каюта будет без иллюминатора... Ну что ж, с милым рай в шалаше...
И все-таки... неужели так бывает? Она едет в Венецию? И не просто так... Кристина встала, открыла чемодан и посмотрела на свою драгоценность – подвенечное платье. Не один месяц она мысленно примеряла его на себя, видя на манекене, выставленном в витрине приличного салона для невест на улице Рава Кука в Иерусалиме. Стоимость платья явно превышала ее скромный достаток (если только не назвать это безумием). Но сам факт венчания в Венеции, как ей казалось, стоил состояния.
Это были все ее сбережения, методично собираемая часть от зарплаты в магазине Горация, разделенной на свадебное платье и оплату комнаты в «Теплом доме» для стариков, что, безусловно, обходилось дешевле съема квартиры. Так повелось, что остальные расходы с начала их знакомства взял на себя Гораций. Честно говоря, и платье мог бы купить он. Но ей хотелось купить самой – из женского суеверия: внести свой вклад в качестве залога в будущее благополучие предстоящего замужества. Это в литературе подвенечное платье, прямо скажем, затертый символ. В жизни влюбленной, или даже не очень влюбленной, но мечтающей о семейном очаге, женщины сама процедура венчания в таком платье не теряет своей ритуальности до тех пор, пока женщина чувствует себя женщиной, способной к созиданию семейного счастья.
Кристина приложила платье к себе и посмотрела в зеркало, с удовлетворением вспомнив, как ею залюбовались на примерке в салоне. Плотно облегающее фигуру, с широкой прозрачной золотистой оборкой от бедра до пятки, оно великолепно смотрелось, подчеркивая стройность невесты. В нем не было ни одной лишней детали, которыми обычно перегружают свадебные наряды. Лишь в тон крему платья – вуаль, схваченная перламутровой заколкой, напоминавшей крыло горлицы.
Их обвенчают в соборе Сан-Марко! Она вышлет фотографии дочке, знакомым, в школу, где она работала... И все увидят, что не такая уж она неудачница по жизни, коль венчается в Венеции... На какое-то время она вновь унеслась в свои мечтания, совсем как девчонка, у которой – всё впервые...
Часы показывали 13.00 – время обеда. Гораций уже ждал ее наверху, вероятно дочитывая очередной номер газеты «Маарив», купленной им в порту Хайфы.
Кристина быстро переоделась, подкрасилась и вышла из каюты. Предстояло добраться до ресторана – подняться к техническому кормовому выходу с кнехтами и лебедками. Но прежде – преодолеть лестничный пролет до шкафа с грязным бельем, потом еще один – до подсобки с пылесосом и туалетными принадлежностями, затем – закуток со складом запасной мебели, и лишь потом – выйти на техническую палубу. С кормы – уже совсем просто – еще одна лестница до ресторана. Правда, двери этого входа иногда оказывались закрытыми. Тогда приходилось стучаться, и официанты всегда открывали. Этот черный путь до ресторана был простым и коротким по сравнению с долгими переходами до парадного входа, поэтому Кристина, как правило, предпочитала лестнично-тренажерный вариант.

Итак, мы оказались рядом за одним столом со стройной моложавой женщиной и ее не самым моложавым спутником. Общий столик в ресторане, при условии что никто не отказывается от ударной диеты, как правило, способствует более тесному общению.
По первому впечатлению, наши новые знакомые были немного странной парой. Он казался напряженным и малоразговорчивым. Она – в противоположность ему – всегда на подъеме. Пожалуй, и так было бы неточно сказать. Эта женщина светилась, словно несла в себе голубиную тайну, которую боялась выпустить, как душу. И, тем не менее, мы разговорились. Как и мы, они были из Иерусалима.
– Гораций, – представился мужчина в летнем элегантном костюме из ткани, напоминающей текстурную рогожку, и светлом галстуке в мелкую полоску по диагонали.
– Кристина, – сказала женщина с гулким хохляцким «х» вместо «к», словно вылетевшим из глубокого выреза ее голубой гипюровой блузки. Признаться, я впервые слышала подобные имена в Израиле, уже привыкнув к танахическим именам людей в собственном окружении. Здесь же... Оказалось, что наши гастрономические вкусы по части шведского стола совпадали. И это тоже, в свою очередь, способствовало некоторому сближению. Мужчины решили подняться в бар, а мы с Кристиной вышли на палубу любоваться фантастической безоглядностью морской глади. Линии горизонта не было видно. Море сливалось с небом, становясь единым импрессионистически серебрящимся пространством, как сном, гасившим ощущения тревоги...
Вечером я увидела Кристину и Горация на концерте, посвященном памяти Элвиса Пресли, после которого они танцевали, почему-то избрав площадку для «золотого» возраста. В парном танце они выглядели прекрасно и нелепо. Великолепно сложенная Кристина была выше Горация на голову, так что его глаза приходились как раз на ее грудь. В какой-то момент она начала нежно гладить его редкие волосы, как гладят по головке ребенка. Гораций умело вальсировал. Английский костюм цвета стали подчеркивал уверенность его внутреннего состояния. Темный галстук с атласным отливом в мелкую матовую крапинку сообщал особый шарм его владельцу, выделяя из танцующих мужчин, не придающих значения атрибутам своего гардероба. И это опять как-то не вязалось с его детским ростом. Но они казались счастливыми, и еще... была в этой паре гипнотическая притягательность чего-то нерастраченного, как непрерывная, замкнутая линия горизонта, когда обходишь по кругу палубу корабля... На правой руке Кристины, обхватившей шею Горация, переливалось тонкое кольцо, напоминающее по форме то ли лотос, то ли лилию...
Когда музыка стихла, Гораций с обожанием и благодарностью поднял глаза на свою каштановолосую избранницу и, поцеловав руку, произнес: grazie. Кристина огляделась по сторонам и, увидев нас, радостно помахала рукою. Короче, мы уже встретились как старые приятели. Мужчины вновь отправились в бар, а мы с Кристиной – прогуляться по кораблю и осмотреть все концертные салоны. Неожиданно зазвенел мобильный. Кристина быстро достала трубку. Телефон не отвечал. Видно, мы уже далеко заплыли...
Разговор завязался сам собою. Оказывается, Кристина приехала в Израиль из Збаража. Это известие было для меня приятной неожиданностью.
– Мой дед по отцу жил там! – воскликнула я, не в силах подавить ребячливого удивления. Мне было семь лет, когда я с родителями была в этом захудалом городишке Западной Украины.
Неожиданный факт из моей биографии настолько внутренне расположил ко мне Кристину, что она неожиданно решилась поведать мне о себе, точнее, о своей жизни в Збараже, трогательные приметы которого сами собою ожили и в моей памяти.


Зов бернардинцев. Збараж – Иерусалим

– Я приехала в Збараж преподавать физкультуру по распределению после Тернопольского педучилища, – начала рассказывать Кристина. – Дыра дырою! Только перед войной это местечко в Западной Украине получило статус города, хотя внешне и по нынешний день это не внесло заметных изменений в его провинциальные приметы. Ну, разве что два завода появилось – сахарный да тарный, да железнодорожная станция. Все подсмеивались: ну, Христя, не каждому так везет!
Думала, может, годик отработаю, откручусь как-нибудь. Вернусь к маме в Тернополь. Да не тут-то было. Директор нашей школы, Аркадий Борисович, историк, был преподавателем от Бога, требовательным и справедливым к ученикам, гибким и внимательным к коллективу, да и просто приятным человеком. Если бы не его необыкновенные человеческие качества и умение ладить со всеми, то в Збараже, где евреев звали не иначе как жидами, никогда бы ему не проработать столько на своей должности.
А я, хоть и в областном центре жила, нигде толком не была. Не помню даже, чтобы с классом в какой-нибудь музей нас водили. Только и знала, что дорогу от дома до школы, а потом от дома до педучилища. Единственный раз мы с мамой пароходом ездили – за отцом-алиментщиком. Сбежал-таки мой папаша, на Волгу сбежал. Тут мама и решила меня, живую, судье под нос сунуть... Всё равно бесполезно оказалось. Ну присудили ему то, что причитается, так он шабашки скрывал, адреса менял – всё по бабам от одной к другой бегал. Зато в ту самую поездку я запомнила Волгу и теплоход как нечто необыкновенное в жизни... Потом мы с мамой уже никуда не выезжали. Экономила она на всем.
А тут Аркадий Борисович и говорит мне: «Да как же так жить можно, не зная места, где ты живешь? Человек жив историей мира. – И повел меня в крепость, выстроенную в середине 17 века. – Ну что ж, Кристиночка, начинаем первый урок истории? Наш город носит старое польское имя. В 1637 году краковский каштелян Юрий Збарасий построил здесь монастырь бернардинцев. С тех самых пор – по имени каштеляна – это место Збаражем и прозвали». «А кто такие бернардинцы?» – спрашиваю. «Не знаешь – узнаешь. Жизнь – она долгая, если ничего не узнаешь. А бернардинцы – это монахи – те, что придерживались устава Бернарда Клервоского. История ордена уходит вглубь веков. Они существовали во Франции, Италии, Польше, Литве. Еще их называли францисканцами. Среди польского монашества бернардинцы были самыми популярными, потому что их набожность не имела ничего общего с религиозным фанатизмом. Кстати, некоторые из них были людьми весьма образованными, но они не старались выказывать свою богословскую мудрость на миру. Монахи этого ордена отличались от черного духовенства простотой и веселостью, потому и любили их. Для выискивания средств монастырю они разъезжали в маленькой тележке от поместья к поместью и везде встречали радушный прием. Есть много фильмов, где показывают именно таких монахов, любителей выпить доброго вина и отдать честь угощению своим отменным аппетитом. Во время сытной трапезы монахи сообщали хозяевам все слышанные ими по пути новости, веселя зевак рассказом и остроумным анекдотом... Получив милостыню в пользу ордена, они следовали дальше. Вот на собранные пожертвования и существовал монастырь».

Кристина рассказывала... А у меня перед глазами, словно из небытия, выплыли полуразрушенные стены монастыря, каменные мешки келий, узкие лестницы, по которым мальчишки со двора моего деда легко и обыденно таскали меня, девочку с Волги, по обвалившимся ступеням истории, к которой и по сей день я так и не удосужилась прикоснуться. А еще... прямо у стен монастыря росли мальвы, красные и белые, но больше красных. И один мальчик – тот, что был постарше, сделал мне куколку из мальвы. Семенная коробочка, как маленькая тыковка, была головкой Дюймовочки. Перевернутый юбкой вниз цветок – платьицем. А вместо рук – две спички, воткнутые в зеленый воротничок красного бутона... Дюймовочка получилась забавной и трогательной. К тому же делать ее было столь элементарно, что потом каждый день я сама мастерила таких...
Ласкающий ветерок, пролетая по палубе, настойчиво залетал в мои воспоминания, без смущения отвлекая от исторических познаний моей собеседницы.
– Я что-то не так говорю? – вдруг переспросила Кристина, по-видимому уловив мою рассеянность.
– Продолжайте, мне очень интересно! Просто мне показалась, что я сама сейчас была там...
– Орден и сейчас существует в Иерусалиме. Только здесь бернардинцев называют францисканцами – на европейский манер. С 1342 года, ввиду каких-то выдающихся заслуг, папа Иннокентий VI предоставил им исключительное право охраны Гроба Господня и других святых мест в Палестине.
– Вы знали об этом еще в Збараже?
– Конечно. Это я сейчас уже многое забыла, а тогда Аркадий Борисович меня просто заразил историей ордена. Каких только книжек он мне не давал, чтобы образовывалась... – На минуту она задумалась, словно пытаясь различить в дуновении морского ветра католический мотив ордена. – Вот еще что, вспомнила. До сих пор при короновании пап в торжественной литургии упоминается о святом Франциске, как он своими плечами поддерживал падающую лютеранскую базилику. Так ведь и не упала, стоит. Но накануне святой Франциск явился в чудесном сновидении папе Иннокентию III. Он-то и утвердил монашеский орден.
– Ой, Кристина, жаль, что вы христианские экскурсии не водите. Столько увлеченности предметом! Вообще-то репатрианты в Израиле предпочитают помалкивать о христианстве. Все демонстрируют сплошную принадлежность к иудаизму. А уж сколько корней вдруг отыскивается нечаянным образом. Главное, что всё доказывается!
– Пожалуй. Но после того как дочка уехала из Израиля, не могла я уже найти покоя. Приняла крещение в Иордане. Хожу в баптистскую общину, что за клубом «Мораша», на улице Невиим находится. Там замечательные люди. Поют религиозные гимны, устраивают экскурсии, в Петру с ними ездила. Мне с ними спокойно. На Украине я вообще о религии не думала. Мама всё время работала. Говорила: «В церковь бездельники ходят». В Збараже религии для меня вообще не существовало – была история, которая вошла в меня, или я в нее, не знаю ...
– А здесь? – Неожиданно я уловила во всем ее существе какую-то напряженность.
– А здесь всё, как проснулось... – после некоторого раздумья ответила она. – История словно перешла в религию, но как-то по-своему. Не то чтобы я непременно должна бежать в монастырь к бернардинцам, по их зову. Это другой зов, по которому начинаешь общаться с каким-то своим Богом – таким, к которому привык в своей жизни. Он важен тебе, потому что в нем всё – твое, как там, в Збараже, когда мы с моим Аркадием Борисовичем бродили и бродили по заброшенным монастырям. Мне здесь сказали, что так я слышу зов бернардинцев.
– Что вы говорите? Впрочем, здесь всё приписывают мистике места.
– Это зов воспоминаний.
– Пожалуй, – согласилась я по закону диалога, когда не хочется спорить с приятным человеком. Потом наступила несколько затянувшаяся пауза – верный знак того, что пора расходиться. Моя собеседница почувствовала это и ушла, сославшись на недомогание. А я продолжала наблюдать за горизонтом, который казался космической дугою, как на краю усталого света. Вообще, и море, и небо были словно в каком-то бессмысленном конфликте: слепящее солнце и стальная вода... И как бы ни набирал скорость корабль, он не мог вырваться за округлую линию дуги или хотя бы приблизить ее рубеж. Ничего нельзя было изменить в этой пропорционально обозначенной предначертанности.


Пиковая дама

В помещении казино стрекотали игровые автоматы, за двумя столами играли в Black Jaсk, другие два стола были отданы королеве азарта – рулетке. Волчок уже вращался. Четные и нечетные, парные и непарные, большие и малые, красные и черные номера, чередуясь, стремительно мелькали по кругу. В этой беспорядочности расположения была своя закономерность (ведомая, наверное, лишь гению Паскаля), философски обещавшая свою благосклонность ловцам суммы чисел на роковом колесе.
Любители рулетки – зеваки, игроки с малыми деньгами, а также те, кто делает некрупные ставки, уже собрались, хотя играла одна толстая, преклонных лет тетка, которую завсегдатаи сразу окрестили Пиковой дамой. На ней были бриллианты с изумрудами – серьги, колье, браслет, а пальцы сплошь унизаны кольцами. Кольцо со звездой Давида при каждом движении вращалось, как волчок рулетки.
– Она – сумасшедшая! Ставит на все клетки подряд! Абсурд, каждый новичок об этом знает, – процедил на иврите наблюдавший за ее игрой и дикими проигрышами подсевший ко мне иранец с заскорузлыми пальцами. По его рукам было видно, что труд, которым он занимается, – тяжелый труд. – Думаете, что она выигрывает?
– Ну, разве что самую толику...
– Даже это чуть-чуть пожирает процент казино, – со знанием дела выдал иранец.
Пиковая дама пыталась угадать, в какой номер упадет шарик, запущенный крупье. Гораций наблюдал за ее игрой с некоторой иронией, чувствовалось, что эти этапы игры им давно выстраданы. Шарик же вновь вращался. И крупье опять поставил серебряную гирьку на выигрыш. Пиковой даме нынче явно не везло, но даже себе она не хотела признаться, что главное в поединке с рулеткой – просто удача. Старуха была непреклонна в своем подростковом упрямстве.
А в это время на горизонте появились очертания легендарного Родоса. Блик бледной Аттики – мечта меж двух морей. С одной стороны – Средиземное, с другой – Эгейское. Синева морей, слившаяся с синевой неба, синим отсветом осеняла старинную крепость с двухрядной стеною. Едва ступив на булыжную мостовую старого города, мы почувствовали, как чугунные морские коньки маленьких фонтанчиков приветливо встрепенулись, напомнив о фонтане нашего детства в московском ГУМе. Но эти – на открытой площади и словно выпрыгнули из какого-то из морей! Керамические кувшинчики, амфоры, вазочки, кратеры, шкатулки на аттический манер, разнолико-однообразно мелькают, завлекая туристов. И еще бюсты античных гигантов мысли размером в 10–15 сантиметров. Что-то или кого-то да нужно купить на память!
Мы с мужем купили бюстик Гиппократа: очень хотелось нечто символическое для только что открывшейся клиники супруга. Честно говоря, приобретенную нами скульптурку отца медицины невозможно было отличить от Аристотеля или даже Перикла, но бюсты были подписаны, ибо узнаваем был лишь легендарный аэд. И то славно – если б не Гомер, что б знали мы о Трое!
И вдруг мы столкнулись с Кристиной и ее другом. Оказывается, они тоже купили аналогичный бюстик: один к одному наш Гиппократ! Хорошо еще, что я успела прочитать на подставке имя героя их покупки: «Гораций».
– О! – воскликнула я. – Гораций с Горацием – близнецы-братья! Кто более для матери истории ценен? Мы говорим «Гораций» – подразумеваем – римский гений! Только наш Гораций – для нас бесценнее!
Кристина зааплодировала. И тут же перевела шутливую тираду на иврит. Получилось не так звучно, но лестно для ее спутника. А на меня, не знаю, что нашло, но я вдруг вспомнила и пушкинский «Памятник», созданный в подражание Горацию:

Я памятник себе воздвиг нерукотворный,
К нему не зарастет народная тропа.
Вознесся выше он главою непокорной
Александрийского столпа...

И осеклась, вспомнив о росте нашего собеседника. Кристина вспыхнула.
– Не волнуйтесь, – непроницаемо мягко заметил Гораций. – Это я пережил в юности. Теперь уже и не больно... Главное, чтобы женщина рядом со мною была высокой. А в стихах даже вашего Пушкина, при моем условном знании русского, вообще не всё понятно.
– А сейчас важно, чтобы между нами «не заросла народная тропа», – попыталась откорректировать ситуацию Кристина. – А давайте мы разделимся: как говорят, девочки – направо, мальчики – налево.
Вот так мы с Кристиной, словно старые приятельницы, отправились рассматривать всякие там сервизы, расписанные вульгарным золотом, без намека на какую бы то ни было метафоричность. К тому же моей новой знакомой явно хотелось поведать мне еще нечто из своей жизни.
А у меня почему-то из головы так и не шла Пиковая дама с крутящейся, как волчок рулетки, звездой Давида на кольце.


Бабье счастье-несчастье

– А потом я полюбила его, – с места в карьер начала Кристина рассказывать не только о директоре, но, как выяснилось, и своем будущем муже, будто наш вчерашний разговор и не прерывался. – Полюбила так, как не бывает, после всей моей жуткой бездуховной нищеты и материальной пропасти, в которой мы с мамой находились. И только по какому-то чуду я вообще закончила свое педучилище. Помню всё, – говорила она с придыханием, – помню как вчера. Есть в Збараже озеро – круглое, как тарелочка, нереально красивое. В этот день оно было окутано облаком, словно крылом. У дальнего берега росли белые лилии. Нужно было хорошо плавать, чтобы доплыть до них. Вдруг он мне говорит: «Подожди, я мигом».
И уплыл. А потом вернулся с букетом лилий... Честно говоря, это были первые цветы, которые мне подарил мужчина... А потом я вышла за него замуж... Родилась Лилечка – наш цветочек ...
– Значит, это очаровательное колечко...
– Нет, – неожиданно резко прервала она, – кольцо – от Горация. Это не лилия, а лотос. Ему нравятся подарки, связанные с его именем, а лотос – цветок Горация.
– Честно говоря, для кольца что лилия, что лотос... В золоте они так похожи.
– Это кажется, что похожи, а на самом деле нет! Все мужчины на свете похожи... Но нет такого, как Аркадий Борисович...
Я была в некотором замешательстве от импульсивной резкости Кристины. Как тогда относиться к Горацию, если только и говорят что об Аркадии Борисовиче? Но женское любопытство победило:
– Кристина, а почему вы своего мужа всё время по имени и отчеству зовете?
– Так он на 17 лет был старше меня, да мой директор к тому же, – едва ли не по-деревенски просто ответила она, впервые употребив «был». – Из уважения, что ли, и всего того, чем он был для меня – мужем, отцом – настоящим отцом и мне, и нашей дочери. Дал Бог счастья. Нельзя быть такой счастливой!
В этот момент странная догадка осенила меня:
– Кристина, Аркадий Борисович, где он жил? Не рядом ли с инженером Дейчем?
– Да, да, – оживилась она, – рядом с Дейчем жили его родители. Но ко времени нашей свадьбы Аркадий Борисович уже свой дом выстроил. Он же был директором – уважаемым в городе человеком.
Простота и наивность Кристины были так беззащитны, что у меня защемило сердце. Однако последняя информация оказалась неожиданной. Воистину пути Господни неисповедимы. Оказывается, я знала Аркашку четырнадцатилетним мальчишкой. Уже тогда он выделялся среди других ребят склонностью к покровительству. Однажды вместе с ребятами мы были на том самом озере, где росли лилии. И мы плавали за ними так буднично, словно делали это каждый день, словно и не было в этом ничего чудесного. Потом дед умер. И я уже никогда не была в Збараже. Ничего не слышала об этом маленьком городке и уж тем более об Аркашке. И вот теперь, сквозь города и веси, спустя столько лет, здесь, на теплоходе, с его бывшей женою, а может, и не женою вовсе. Поток воспоминаний так заполонил, что я не удержалась от вопроса:
– А где сейчас Аркаша, уж простите, что я так его называю, просто была знакома с ним в таком возрасте, когда об отчестве не спрашивают, а с тех пор уж не представляю, каким он стал, мальчишка мальчишкой перед глазами?
– Вот, как мальчишка, опять за лилиями поплыл... Да ногу судорогой свело. Так и утонул у нас с Лилечкой на глазах... Так что нет его. Семь лет тому будет...
Я вздрогнула:
– Ради Бога, простите за бестактность...
– Да что уж там. Вдовая я. Отгорела...
В этот момент вдруг зазвонил ее мобильник.
– Лиленька, доченька! У меня все «бесейдер», то есть прекрасно у меня всё! Мы уже в круизе, и я чувствую, что всё складывается как нельзя хорошо! Целую тебя, моя радость. Это моя Лилечка, – сияя от радости, обратилась ко мне Кристина, – волнуется за меня, из Донецка звонила. А Гораций мне не муж. Так, живем вместе. Жениться он на мне хочет, по-настоящему, по-христиански. Вот мы в Венеции венчаться и будем, как его родители венчались.
– Ну-ну, брак по-итальянски, – сказала я вслух и улыбнулась, вспомнив про себя и вторую серию – развод по-итальянски.
– Гораций – католик, к тому же итальянец по матери, – очень серьезно ответила Кристина. – А уж это для женщины надежнее, чем жить так, как в Израиле наши женщины живут. Нет у меня сил одной влачить эту нашу репатриантскую жизнь, когда и вернуться некуда – всё с молотка продано, и здесь невмоготу. Бог дал, Лилечка моя устроилась, за религиозного парня замуж вышла, а его после иешивы в Донецк отправили. А я не могу одна, без опоры. Вот мама моя была сильной, а я – нет!
В это время наши мужчины общались на свой лад. Их уже не интересовали ни Гиппократ, ни Гораций, они обсуждали рулетку:
– Рулетку победить невозможно, – с горячностью утверждал мой муж. – В нечто подобное играл еще князь Игорь – играл, находясь в плену, когда было абсолютно нечем заняться, заметьте – в плену.
– Но многие люди садятся играть в рулетку без всяких там мыслей – просто приятно провести время, – ответил Гораций.
– Вот и нет, позвольте не согласиться! Системы игры в рулетку существуют в течение сотен лет. Они не работали раньше, и они все не работают сейчас – независимо от математических расчетов. У вас может быть серия небольших выигрышей. Однако, поскольку вы продолжаете играть, неизбежно случится катастрофический проигрыш: и если вам действительно не повезет, это бедствие может произойти сравнительно быстро за игровым столом!
– Вы слишком серьезно относитесь к жизни. Посмотрите на отдыхающих, – возразил Гораций. – Вы хотите лишить их удовольствия и азарта? Напрасно! Это то, когда можно хоть на какое-то время забыть об инстинкте самосохранения и быть абсолютно свободным от навязанного кошмара, на который нас обрекает бытие. К тому же у игрока есть два преимущества перед рулеткой. Во-первых, игрок может завершить игру когда захочет.
– Если, конечно, не проигрался до копейки! – в запальчивости перебил его муж.
– Я не закончил свою мысль, – продолжал Гораций, – а во-вторых, игрок может изменять размер ставок, конечно, в пределах разрешенных в казино. Это важно, поскольку, используя эти два преимущества, можно получать стабильный доход от игры. Помните стратегию Хамелеона? Повторение ставок за игроками, которые выигрывают.
– Им действительно продолжает везти, если они обнаружили кривизну колеса! У Джека Лондона хорошо это расписано.
– Не читал, но были времена, когда Хамелеон меня выручал.
– Вообще-то хороший игрок не тот, кто много выигрывает, а тот, кто мало проигрывает, – настаивал на своем муж. – Любая система рулетки имеет один недостаток – она НЕ может обеспечивать постоянный выигрыш. И это ее преимущество перед игроком несопоставимо сильнее иллюзий играющего. «Хочу развлечься...» – говорит новоиспеченный игрок друзьям, и про себя добавляет: «выиграть». Потом честно вспоминает теорию вероятности – и... проигрывает, кстати, не только потому, что в определенный момент любая система ставок откручивает в банк казино, но и потому, что за азарт существует единственная плата – проигрыш.
Гораций промолчал, крепко сжал губы и почему-то вспомнил о Пиковой даме. И вдруг в этот самый момент какой-то мальчишка на велосипеде лихо проскочил между собеседниками. Гораций от неожиданности уронил пакет с бюстиком римского Горация. Наклонился, поднял, вытащил из пакета посмотреть, не повредил ли покупку. Одно ухо скульптурки отломилось:
– Жаль, Кристина огорчится. Она такая впечатлительная. Так бы другую купил, да не помню ряд, в котором брали. А искать – на корабль опоздаем.


Гораций

Гораций был человеком не самым обычным – даже по рождению. Начнем с того, что его отец был арабом, все поколения которого жили на святой земле Эрец-Исраэль, и исповедовал христианство. Он учился в Иерусалиме в Еврейском университете на историческом факультете.
Одна из студенческих экспедиций была в Италию, где он познакомился с темпераментной итальянкой и, опьяненный страстью, там же обвенчался в одной из католических церквей Венеции. В Израиле Лаура подарила своему мужу пятерых детей, жизнь которых сложилась по-разному. Многие из них потом предпочли покинуть страну.
Гораций был младшим и любимым сыном в семье, хотя были и другие причины для того, чтобы уделять ему внимания больше, чем другим. В детстве мальчик болел и отставал в физическом развитии. Врачи говорили, мол, вырастет еще. А он так и не вырос. Как ни крути, 1 метр 54 сантиметра – с таким ростом никакая обувь на каблуках с внутренними подставками не спасет.
Братья подсмеивались:
– Трудно тебе с девчонками придется. Да и друзей много не найдешь – одни насмешники только и будут, разве что принц Датский заступится!
На что Гораций отвечал ставшей для него нарицательной гамлетовской фразой:
– «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам!» – о вас Шекспир такого не сказал.
Гораций остался в Израиле, как и его отец, поступил на исторический факультет, несмотря на все уверения семьи в непрактичности такого выбора. Молодой человек парировал:
– Я б в военные пошел, только всё равно со своим ростом карьеры вашего любимца не повторю. – И показывал на семейную реликвию – гравюру, взятую матерью вместе с благословением из дома своих родителей.
670 год до н. э. Могучий, как Святополк, легендарный герой Древнего Рима – воин Гораций – останавливает полчища этрусков, пытающихся взять Вечный город. Чтобы остановить неприятеля, нужно разрушить мост через Тибр, по которому враги предполагают ворваться в Рим. Гораций вступает в неравный бой, а потом предлагает жителям Рима подрубить опорные столбы моста над Тибром. Спасенный Рим превозносит Горация, провозглашая народным героем.
– Ну что ж, – печально вздыхала мать, – исторический так исторический, только хоть ты-то нас не оставляй. А то ведь пятеро вас бегало, а теперь словно в доме никого и не было...
Но даже природная незлобивость Горация не спасла его, как любого низкорослого человека, от наполеоновского комплекса. С юности он метил высоко, но явно переоценивал свои возможности.
Преподавательская карьера Горация в Иерусалиме складывалась исторически закономерно. Малый рост неизменно оказывался глобальным препятствием на пути общения с учениками. Школы менялись. Ирония и насмешки школьников оставались прежними. Повторяемость прецедента сделала его законом. И тем не менее Гораций понимал, что рутина и повседневность – не для него, что ему выпало в жизни играть иную роль...
Престарелых родителей очень огорчало это его ощущение. Посетовав на жизненную несправедливость, они купили Горацию отдел сувенирно-ювелирного магазина на автостанции.
– Не печалься, сынок, – завещала мать, – твой магазин сделает тебя выше в глазах других людей. В ювелирные чаще ходят женщины – они добрее школьников, особенно когда им понравится какая-нибудь безделушка. Не жадничай. Здесь жизнь тяжелая – женщины отдадут сторицей. К тому же отец заказал для тебя специальное высокое кресло и табуретку, как в баре. Ты всегда за прилавком. На твой рост никто и внимания обращать не будет.
И действительно, очень скоро в своем магазине Гораций почувствовал себя как на руководящем посту, взойдя на который, отдался новому делу с энтузиазмом и великодушием. Сидя за прилавком, он разговаривал с клиентками, припоминая всякие случаи из всемирной истории, и даже стал замечать, что некоторые покупательницы смотрят на него с интересом.
От этого нового ощущения себя в мире он работал еще плодотворнее, с внутренней убежденностью, что так будет всегда. Научился даже вдохновенно привирать в адрес своего товара. В то время магазин процветал. В один из дней Гораций принес из дома гравюру матери с изображением народного героя Рима и заказал вывеску «Гораций».


Сны, как красные и зеленые яблоки

Вернувшись после ужина в каюту, я увидела, что муж уже успел поставить нашего Гиппократа между двумя зелеными яблоками, регулярно приносимыми мною из ресторана и выставляемыми перед зеркалом. Я улыбнулась, подумав о том, что, сколь бы ни стремилась горничная придать каюте после каждого нашего выхода абсолютно нежилой вид, оставляя на зеркале свою визитку с каллиграфически выведенным именем «Виктория», я смогу-таки узнавать свою каюту не только по яблокам, но и по Гиппократу! Я сразу плюхнулась на кровать, поскольку Родос, покорив душу, утомил ноги.

Мне снилось круглое, как тарелочка, озеро, вдруг возникшее вместо фонтана с чугунными коньками на острове между Эгейским и Средиземным морями.
Я стою со своим Гиппократом и изучаю подпись на подставке: «Гиппократ. Он же папа Иннокентий VI, оглашает бернардинцам право на охрану Гроба Господня в Палестине». Вдруг – откуда ни возьмись – Аркаша. Говорит:
– Привет Гиппократу в ваших Палестинах.
– Откуда ты?
– Из Збаража за лилиями средиземноморскими прибыл.
Взял и уплыл. Смотрю, и вправду возвращается с водяными цветами, а стебли такие, что по булыжной мостовой волочатся. Я помню, что у них всегда были длинные и гибкие корни, но чтобы такие, и представить не могла.
Идет он ко мне с этой белой чудо-охапкой, да только словно и не видит меня. Так и идет мимо. Так и прошел. Оборачиваюсь, а за мною – Кристина – голая! Остановился он перед нею. Скрутил стебель одной лилии, как лозу, а потом, словно венок, надел ей на голову. Другой цветок перекинул через шею так, что белые лепестки водяного дива оказались прямо у соска левой груди. Другим корнем опоясал талию и навесил на него цветов, чтоб хоть грех прикрыть – все ж при честном народе.
– Ну, теперь ты – настоящая наяда, прямо дочь Подводного царя. Можно и под венец! – И подает ей в руки букет из оставшихся водных цветов. – А еще – желаю счастья в личной жизни в городе на воде!
Потом озеро начало сужаться и сузилось до размеров того самого фонтана с морскими коньками на площади старой крепости. И вдруг корни цветов зашевелились. Начали душить Кристину, как змеи. Она застонала от боли, стала кричать, взывая о помощи. А когда брызги фонтана заалели, голуби и горлицы с гулким уханьем разлетелись в стороны...

От ужаса я очнулась. Почему-то отключился кондиционер. Было невыносимо душно. Я резко села на постели, столкнувшись осоловевшим взглядом с собственным отражением в зеркале, бюстом Гиппократа и двумя зелеными яблоками, машинально схватила одно и с жадностью начала его поедать, чтобы кислым утолить навалившуюся жажду. Постель мужа была пуста.

Кристине тоже снилась двухрядная Родосская крепость. Звучал однообразный католический мотив. Человек в монашеской рясе подошел к ней.
– Отец, благослови, – прошептала Кристина бернардинцу.
– Тебе нельзя. Ты – Христина, христианка, посвященная Христу, – жестко ответил монах.
– Но я не давала обета безбрачия! – взмолилась Кристина.
– Что ж, не хочешь крест Христа, неси свой крест.
Он надел ей на шею крест на нитке, выдернутой из корабельного троса. И крест прилег к ее коже, втянув боль бытия, связанного родовою вязью, верша власть золотого равновесия духа. И вдруг крест прилип к ее груди. Начал давить и жечь непокорство покорности. Она хотела сорвать его с шеи. Но не могла. Она крикнула монаху:
– Святой отец, за что?
– За алименты... – Бернардинец снял капюшон, и она увидела лицо своего отца-неплательщика, лицо которого помнила смутно, разве что на суде семилетней девочкой. – Теперь у тебя свой крест, и не зарься на мои шабашки, ничего не отстегнешь, сучка!
Пахло паленой кожей. Она силилась сорвать раскаленный, как клеймо, крест, крича:
– Помогите, хоть кто-нибудь!
– Чего орешь-то, Горац-твою-мать? Никто тебя не услышит. Вон одно ухо твоему памятнику уже отбило. А завтра и второго не будет. Как без «ух» слышать? А когда голову снесет, что делать будешь? Всё равно гореть – не сразу, так потом, – процедил сквозь зубы бернардинец-алиментщик.
В это время один почтовый голубь подлетел к Кристине и попытался клювом поддеть раскаленный крест. Бернардинец-алиментщик тихонечко оторвал голубя от креста, осторожно взял его в руку, словно пытаясь вложить ему записку, а потом со всей силой сжал его в кулаке так, что капли голубиной крови пролились на булыжную мостовую.
Задыхаясь от кошмара, она проснулась, села на постели, столкнувшись с собственным отражением в зеркале, двумя красными яблоками и гипсовым бюстом римского поэта с отколотым ухом. Она хотела пить. Однако воды на столе не оказалось, поэтому она схватила одно красное яблоко и надкусила его. Но яблоко оказалось сладким и не утоляло жажды. Постель Горация была пуста. По-видимому, он еще не ложился.

Мы, не сговариваясь, едва ли не столкнулись с Кристиной на палубе, сославшись на невероятную духоту в каютах. А потом, словно набрав в рот воды, обе не могли вымолвить ни слова. Едва судно отошло от берега, белая пена волн замерцала засвеченной пленкой в завораживающих и притягивающих взгляд черных волнах.
Через какое-то время мы разошлись. Однако спускаться в каюту не хотелось, но и не хотелось, чтобы кто-то мельтешил перед глазами. Я перешла на техническую палубу – поближе к тросам и кнехтам, чтобы побыть одной и вновь обрести нарушенное нелепым сном эмоциональное равновесие, которое обычно возвращает общение с природой. Я всматривалась вдаль и в какой-то момент в глубине черного пространства начала различать очертания гор, светящихся сине-голубыми маяками. И вдруг, словно из лавины вод, по этим самым горам-маякам звездной лисицей нечто всколыхнулось в небо. Потом по склону горы загорелись слова: «Добро пожаловать в Мармарис».
«Через пару часов – завтрак в Турецкой Ривьере!» – подумала я и пошла добирать оставшиеся часы здорового сна.
И тем не менее, при встрече с Кристиной за завтраком, молчаливое оцепенение вновь охватило нас обеих. Мужчины же, напротив, были очень оживлены.
Оказывается, этой ночью в Duty free после часа ночи на спиртные напитки была бешеная скидка, а они, чем-то увлеченные, пропустили это объявление мимо ушей.
– Представляете, как пролетели?! Два к одному шел Martell! – как-то чересчур громко сказал мой муж.
– Какая радость! – с чувством налетевшего восторга воскликнула Кристина и так раскраснелась, будто с утра уже приняла Martell даже без скидки.
– Это событие, которое непременно нужно отметить! – с не меньшим подъемом подхватила я.
– Что отмечать-то? – удивился нашему воодушевлению муж.
– Уже пролетели, – с улыбкой заметил Гораций, подавляя усталую возбужденность после бессонной ночи. От него сильно пахло сигаретами, вместо привычного утреннего Jivago, запах которого я для себя отметила и хотела купить такой же одеколон мужу – почитателю пастернаковского «Доктора Живаго». Зато мы с Кристиной даже освободились от ненужной сумеречной нервозности. Оказывается, иногда полезно для здоровья узнать задним числом совершенно не интересующую тебя информацию о Duty free.


Самосознание, разбуженное Сохнутом

Остров Мармарис, расположенный на горах, – удивительный заповедник, напоминающий по природе Пятигорск, Железноводск, подъезды к Кавказу. Солнечный сосновый лес с ярко-зелеными иголками, которые словно сегодня народились. Здесь же, в светлом, прозрачном бору, на лесистых взгорьях, располагаются сероводородный и радоновый источники. А за изгородью из плетеной ивы – грязевой бассейн. Все обмазываются грязью, как в Мацесте или на Мертвом море, и греются на солнышке, напоминая глиняных големов, оживших в фантастическом правремени.
Чуть поодаль находится выложенный белым известняком небольшой бассейн, кажущийся скорее макетом, изображающим ледниковый период для какого-нибудь провинциального Музея природы, чем местом для отмывания липкой, как нефть, грязи.
В этом самом бассейне мы с Кристиной смогли даже продолжить нарушенную эмоциональным сбоем беседу. Она начала:
– После смерти Аркадия Борисовича всё в моей жизни дало крен. Не могла я без него. Каждый угол напоминал о нем. Не знала, куда деться. А тут из Сохнута налетели. Говорят: вы, мол, свою дочку в этой забытой Богом Украине загубите. Нет, мол, у вас исторического еврейского самосознания и сострадания к своему ребенку. Мы ей новый мир откроем. Вся диаспора теперь в Израиле собирается. Мы вас не агитируем, но посмотрите, какие у нас молодежные программы есть – «Наале» называются. Отвечаю: а откуда ему, этому еврейскому самосознанию взяться? Ну, мама моя – еврейка, так отец – хохол, уж не говорю, что от алиментов на Волгу сбежал. У мужа наоборот: мать – украинка, отец – еврей. Все мы полукровки. С Украины толком не выезжала. Какая синагога? Я в школе, в младших классах физкультуру веду. Все мои ученики октябрята и пионеры. А если игры какие, так больше по звездочкам, или на первый-второй рассчитайсь.
А в Сохнуте опять: ничего вы не понимаете. Жили в недоразвитом социализме и не знаете, какой социализм настоящий. И как на Земле Авраама всё чудом произрастает.
Дали видеокассеты посмотреть. И впрямь молодежь в израильских кибуцах в раю живет, не то что в нашем Збараже, где все спиваются. Подрастет Лилечка, так и замуж выдавать будет не за кого... Был бы Аркадий Борисович жив... да что уж там... нет его! Поплакала, поплакала, а потом думаю: «Наале», пусть «Наале»... Так после девятого класса Лилечку и отправила. А без дочери жизнь совсем не в радость стала. При родной-то матери – всё равно что в детдом отдала.
Да что вы, говорят, это ж интернаты от Министерства просвещения. Организация «Алиат а-ноар» вообще с 1930-х годов работает с молодежью.
Может, в мире так и думают. Только, по моему разумению, лучше матери для ребенка нет. А после интернатов этих одни ребятки в университеты пошли, а другие – раньше многих травку закурили. Только кому же об этом рассказывать надо? Никто работу терять не хочет, правда, об этом я уже здесь узнала. Слава Богу, Лилечке повезло. И таких проблем не было. В религиозной школе она училась. Девочка моя впечатлительная. Всё далекое как свое восприняла в иудаизме. Душою приняла, как невеста под хупою, словно и не жила в Збараже, словно и по монастырям католическим не ходила. Только уж очень она по мне скучала. А когда через полгода я к ней приехала (надо ж было всё уладить на Украине, дом продать), едва узнала ее: такая чистая, что свет от нее исходит, а по окончании школы выйти замуж за религиозного парня решила. Говорю ей: у тебя теперь судьба израильская. Я тебе не помеха.
Парень-то ее иешиву закончил. Поженились, а его в Донецк, как здесь говорят, «шалиахом» – посланцем, значит, на святое дело отправили! Вот и получилось, что теперь я здесь, а Лилечка моя – в Донецке! И опять я вроде как одна осталась.
А тут у меня с работой ну ничего не получалось. Только в уборщицы да няньки берут. Тошно от унитазов и старцев! Памперсы, писсуары да утки! А на другое не берут, если тебе за сорок... одни разговоры, что о трудоустройстве. Потом вот Гораций в магазин к себе взял. Продавщица у него в это время в Санкт-Петербург уехала, а потом и не вернулась, к моему счастью... А Гораций... он добрый, мягкий, внимательный, знает подход к женщинам, подарки делает, не позволяет, чтобы без денег была. Ростом не вышел? «Красномордый», говорят? Так замуж берет – не на сожительство на день. И отдел в магазине у этого красномордого есть! Одет не как голодранец! А кому мы здесь по-серьезному нужны? Смотрят, пользуются и унижают, как собаку какую! В нашем возрасте женщина без мужа – никто. Она даже не о любви мечтает – просто об уважении, чтоб не унижали по пустякам и хоть чуток – ласки. И привяжется она всё равно к кому, к любому, и жизнь с ним разделит, как перед Богом. А меня так он любит. И я всем сердцем благодарна ему.


В сезон дождей в Иерусалиме

Это произошло чуть больше года назад. Несколько дней подряд лил дождь, временами переходивший в ливень. Так бывает в Иерусалиме зимою, в сезон дождей. Мостовые были залиты водою настолько, что казались проснувшимися горными реками.
Отдел магазина Горация находится неподалеку от центральной автобусной станции на первом этаже универмага-каньона, который Кристина ежедневно проходила, возвращаясь с работы, чтобы сократить путь до остановки. В дождь же желающих заглянуть в каньон было еще больше. Люди заходили спрятаться от ливня, стряхнуть зонтик, укрыться от промозглого ветра. Большинство отделов каньона было закрыто, потому что потоки дождевой воды проникли на нулевой этаж, затекая даже под стеклянные двери.
Проходя мимо ювелирки с вывеской Goraziy, Кристина не могла поверить своим глазам. Стеклянная дверь была открыта. Вода стояла выше щиколотки. Маленький человек в сапогах и рабочей одежде ползал по полу, совком собирая воду. Потом выливал ее в раковину, видневшуюся за открытой дверью склада. По-видимому, рабочий уже очень устал.
Он то и дело неуклюже задевал какую-нибудь из стоящих на полу подставок, сувениры падали на пол, точнее в воду, и плавали. Другие – попросту погружались под воду, как на дно озера. Кристина даже не сразу поняла, кто это возится на полу. В этот момент маленький человек оглянулся.
Так это же хозяин магазинчика! – изумилась Кристина. Ежедневно она проходила по каньону, заглядывая в красивенький отдел полюбоваться какой-нибудь женской мелочью для души, переброситься парой слов с миловидной русскоязычной продавщицей, приехавшей из Питера.
Гораций обычно сидел за прилавком и что-то считал или же, не поднимаясь с места, открывал находившуюся рядом с ним витрину наиболее презентабельным покупательницам. Традиционно в костюме и при галстуке – независимо от времени года. Впрочем, в магазине всегда работал кондиционер. Главное в другом: Кристина даже не предполагала, что он такого маленького роста, не могла представить его в рабочей одежде. В ее памяти он настолько сросся со своими многочисленными костюмами, что, казалось, не снимал их никогда, подкупая элегантностью, как маркой владельца ювелирно-сувенирного отдела. И эта аккуратность, как европейская визитка, на самом деле выделяла Горация на фоне других вечно недоглаженных, а то и просто неопрятных владельцев отделов – религиозных евреев, арабов и марокканцев с крикливыми голосами.
Привыкшая к ежедневным нагрузкам, Кристина почти физически почувствовала, как тяжело Горацию заниматься столь непривычным и неприличным для него делом. Непонятно было также, где продавщица. Почему он один?
– Гораций, – окликнула она его, – давайте я вам помогу!
Маленький человек был мокрый как мышь. Оклик Кристины оказался для него неожиданным, но пришелся как нельзя кстати, ибо Гораций и впрямь был уже на пределе от усталости. Его лицо было еще краснее, чем обычно, по-видимому, из-за поднявшегося давления от многочасового ползания по полу.
Поднимаясь с колен и вытирая пот со лба, он сказал:
– Я буду вам очень признателен, милая девушка. И ваш труд, конечно же, оплачу.
– Да я вижу, что одному вам не справиться. А если заплатите – точно не помешает. Где мне можно переодеться в свою робу?
– Да-да, конечно, – ответил Гораций, – вот здесь, пожалуйста.
Он открыл дверь на склад с многочисленными полками, заваленными товаром и коробками для упаковок. Кроме того, там стояла плитка с одной конфоркой, чайник, умывальник, унитаз и маленький диванчик, на котором время от времени можно было прикорнуть.
Она возвращалась с очередной уборки квартиры, поэтому и резиновые перчатки, и всё остальное было при ней. Быстро собрав плавающие и погруженные в воду сувениры, Кристина взяла у Горация ведро, швабру и, как настоящая физкультурница, буквально за час выгребла всю воду, приведя магазин в порядок.
Гораций был на седьмом небе от такого подарка судьбы. Немного придя в себя, он умылся, облачился в костюм, заказал в кафе напротив кофе, яблочный пирог и пирожных с клубникой. Сказал, что всё это для Кристины и вручил ей 150 шекелей со словами: «Вы – чудо!».
Кристина поблагодарила его, взяв честно, но легко заработанные 150 шекелей. В другом месте она столько же получала бы за пять часов. Да и кофе с пирожными кстати, ведь на улице – ливень, а значит, пробки на дорогах. Когда еще придет ее автобус?
Уже за чашкой кофе Гораций сказал:
– Спасибо вам, милая девушка, за помощь.
– Меня звать Кристина, – вежливо ответила она.
– Ну, то, что меня – Гораций, вы и так знаете по вывеске магазина. Вы, Кристина, рискованная девушка, с таким христианским именем жить в Израиле. И устроиться на приличную работу трудно, – сочувственно вздохнул Гораций. – Такие имена оставляют там, а здесь живут с другими, иначе не один, а два креста нести, уж поверьте мне, католику!
– Я и не думала об этом, – просто ответила Кристина, убирая со лба непослушный тяжелый локон каштановых волос.
– Так подумайте. А за помощь – спасибо. Даже не представляю, как бы я сам справился. Нужно было бы из конторы по уборке кого-нибудь пригласить. Но этот ливень так меня дезориентировал. А тут, как назло, два дня назад моя продавщица уехала в Санкт-Петербург по срочным семейным делам. Когда вернется, не знаю, но уж, конечно, не завтра. В любом случае, сами видите, что теперь творится на складе. Если у вас найдется свободное время, приходите через пару дней разобрать всё, что намокло, я оплачу по часам.
Кристина согласилась. Не весть какая работа и хозяин обходительный – не то что некоторые зануды, которые за тобою по пятам ходят и выдают тебе разные зубные щетки для отбеливания выемок унитаза. И платят по минимуму, вычитая минуты твоего переодевания как нерабочие.
Когда она пришла через два дня, Гораций, как обычно, сидел на своем высоком стуле и, как всегда, – в элегантном коричневом с проседью костюме и креповой рубашке. Узел седовато-фисташкового галстука с крохотным коричневым кубиком ближе к горловине был немного ослаблен. Он курил тонкие сигареты Captain Black цвета коричневой глины, периодически облизывая языком губу, словно добирая вкус от сладковатого фильтра. А еще от него исходил запах какого-то приятного одеколона. Одеколон был французским, но назывался по имени героя весьма высоко ценимого в эмигрантской среде русского романа. Об этом Кристина узнала позже, а сейчас просто отметила про себя изысканный аромат.
– Кристина! – приветливо встретил он ее. – Хорошо, что пришли. Показываю работу...
Так было несколько раз. А потом из Санкт-Петербурга позвонила продавщица Горация, сообщив, что, к сожалению, вынуждена задержаться еще на месяц.
– А можно мне продавщицей у вас поработать? – обратилась Кристина к Горацию.
– Только на время ее отсутствия. Она у меня не один год работает, добросовестная и ответственная.
– У меня гибкий график по уходу за моими бабушками. Так что на этот период я смогу работать у вас по полдня.
Время шло, продавщица не возвращалась. Кристина втайне радовалась этому обстоятельству. Работать – получалось. А за прилавком красивого магазинчика она и сама начала расцветать. Зеркальные витрины магазина фиксировали в нескольких проекциях это преображение. Гораций на нее сдержанно поглядывал, но про себя тоже был доволен.
И вот как-то раздался звонок из Санкт-Петербурга. Звонила бывшая продавщица. Она объяснила Горацию, что похоронила отца, отписавшего ей квартиру, нашла работу по специальности, и вообще в северной столице теперь всё иначе. Так что решила остаться там и просит переслать расчет по Western Union.
– Ну, что, Кристиночка, пойдешь на ставку? – ласково спросил Гораций.
– Спасибо, Гораций, – Она светилась от признательности ему. Наконец-то закончится ее няньчанье бабушек-старушек!
Он пригласил ее в ресторан отметить первый полноценный рабочий день. Ежедневно покупал разные вкусности на обед со словами «за счет заведения».
Но однажды в отдел пришел один накачанный грузин. Кристина умело подсказывала ему товар, который, по ее мнению, мог бы его заинтересовать. И он накупил золота на двенадцать тысяч шекелей наличными и подарил ей за помощь золотой медальон в виде звезды Давида. Подарок был недорогим на фоне такого количества покупок. Но никто из посетителей никогда этого не делал. Гораций похвалил Кристину за хорошую работу, выписал ей дополнительные бонусы, но внутренне был чем-то недоволен.
А грузин зачастил. И начал откровенно ухлестывать за Кристиной, назначая ей свидания в присутствии Горация. Как-то взял ее руку в свою и поцеловал, а потом что-то нашептывал на ухо, смахнув с ее лба тяжелую каштановую прядь.
Гораций ощутил острое желание схватить его за шиворот и выставить прочь, но не решился встать со своего высокого кресла, чтобы оказаться грузину по пояс. Тогда он неожиданно объявил, что магазин закрывается и посетителям нужно освободить помещение. Посетитель же был единственным и, посчитав, что никому не мешает, уходить не торопился. Кристина тоже тактично попросила его покинуть помещение. На прощание грузин послал Кристине воздушный поцелуй и сказал, что будет ждать на автобусной остановке. Гораций побагровел.
– Закрывай магазин, – непривычно жестко обратился он к Кристине. – Пересчитываем товар и выручку. Что-то у меня здесь ничего не сходится.
Работа затянулась совсем допоздна. Цифры вроде бы сошлись. Да и товар был весь на месте. Потом Кристина вошла на склад, вымыла с мылом руки, поправила косметику и уже собиралась снять с вешалки сумку, как Гораций, войдя, защелкнул дверь на щеколду. В отражении зеркала над раковиной она увидела его лицо. Оно было каким-то не таким, каким она привыкла его видеть. Кристина не двигалась.
Гораций медленно, аккуратно снял пиджак и повесил его на плечики. Развязал галстук и педантично положил его на пиджак внешней стороною, как на витрине. Всё это время он пристально смотрел на отражение Кристины в зеркале – на ее серые бархатные глаза, пухлый чувственный рот, светящийся шелком румянец, заливший щеки и шею. Не сводя глаз с ее отражения, он жестко провел рукою по ее вызывающе прямой, как у балерины, спине. И, резко потянув рукав трикотажной блузки вниз, как хозяин, шагнул вперед, крепко стиснул ее и прильнул губами к обнаженному плечу. В этот момент ему показалось, что ничто не может сравниться с запахом ее нежной и немного влажной кожи. Он, как куклу, повернул ее к себе так, что грудь оказалась на уровне его губ. Не говоря ни слова, он стащил с нее блузку, едва не сорвав пуговицы. Его руки дрожали, желая поскорее сдернуть всё, что скрывает грудь – упругую, с розовыми, как у маленькой девочки, сосками. Он с трудом сдерживался. Очарование, исходящее от нее, было для него столь притягательным, что хотелось без всяких прелюдий овладеть ею сразу... Кристина боялась пошевелиться, ошарашенная происходящим. Руки Горация ползали по изгибам ее тела, словно желая ближе познать его. Он алчно целовал каждую ямочку, каждый бугорок, встречающиеся на его пути.
Но Кристина по-прежнему покорно не двигалась. Тогда он опустился на колени и хотел снять с нее туфли, чтобы разглядеть каждый пальчик на ногах, но что-то остановило его. Руки сами собою словно прилипли к ее ногам, и он начал покрывать их поцелуями, осторожно пробираясь под подол широкой шелковой юбки. Пальцы ощущали гладкую поверхность ног, продвигаясь выше к животу. Близость и запах женщины сводили его с ума. Однако ее безропотная немота убивала. Бедра были так напряжены, что у него вдруг родилось желание сделать Кристине больно. Он грубо хлопнул ее по ягодице, резко поднялся с колен и почти выкрикнул:
– Уходи! Рабочий день закончен!
Кристина молча схватила сумку с вешалки, быстро-быстро застегнула кофточку, открыла щеколду и с растрепанными волосами стремглав выбежала из магазина. Гораций не поехал домой. Выпил виски и остался ночевать на складе, свернувшись на диване калачиком.
С этого дня он с трудом смотрел в книгу учета. Много курил свои тонкие сигареты цвета коричневой глины, облизывая с губ привкус сладкого фильтра. Он почти не ел сам и перестал приносить на обед всякие сладости для Кристины. Он следил за каждым ее жестом и движением, словно вбирая запах ее тяжелых каштановых волос, мысленно раздевая и, как во сне, медленно, неспешно лаская всю целиком, как будто по жизни ему было некуда торопиться и предстояло еще долго жить. Гораций видел, что по-человечески Кристина признательна ему, но этого было недостаточно. Он напряжено ждал, когда ее тело само станет податливым и захочет его как мужчину, без остатка, с запахом его Jivago – живым, как русский корень, звучащий в названии французской фирмы.
И однажды это обыкновенное чудо свершилось. Они стали любовниками. Гораций окончательно потерял голову от обожаемой им женщины.


Шок пора

– Ах, любовь! – с некоторой сентиментальностью воскликнула я и слишком глубоко вдохнула воздух, забыв о сероводороде. – Я очень рада за вас как женщина. Мне кажется, что у вас всё складывается. Смотрите, мы в Турецкой Ривьере, плещемся в белом бассейне, предвкушаем новые впечатления путешествия и, конечно же, встречу с Венецией, о которой лично я мечтала всю жизнь.
Но экскурсионный тур по Мармарису не закончился грязелечебницей и сероводородными источниками. Потом на водном трамвайчике – вапоретто нас привезли в странное заповедное место. С одной стороны – упирающиеся в небо скалы с античными захоронениями и жертвенниками богам. Сколько дырочек в скалах – столько и захоронений. Чем выше захоронение, тем состоятельнее человек. Выше царской могилы хоронить запрещалось. Напротив же – нечто вроде Понизовья Волги, будто въезжаешь в Астраханский заповедник. Пресная заводь. Камыши, много моторных лодок, трамвайчиков, деревянные пирсы. И неприступные горы охраняют это заповедное место. Здесь, где пресная река впадает в море, сама природа создала уникальное место для продолжения рода гигантских черепах. После захода солнца они приплывают сюда для того, чтобы откладывать яйца. А потом, легкие (если только так можно сказать о черепахах), уплывают в тяжелое море. Нужна температура 30 градусов, чтобы вылупилась девочка и 35 – чтобы мальчик. Это – единственное место на Мармарисе, где существует такой природный баланс. Вспугнешь черепаху ночью ярким огнем – уплывет она, тяжелая, со своим яйцом и не отложит его... И сама погибнет в пучине, и малышу не родиться. И не свершится еще одно чудо рождения.
Вот такими мрачными историями «кормят» туристов гиды, чтобы нам острее ощущать радость бытия человека в купленном им для удовольствия туре на фоне вселенских проблем в природе! Дети в трамвайчике расчувствовались:
– Черепах жалко.
А Гораций как-то по-философски рассудил:
– Черепахам не родиться, а нам... сколько дырочек – столько захоронений.
– Не дырочек – луз, – поправил муж, почему-то вспомнив бильярдную терминологию, – точнее, шансов прыгнуть так высоко в жизни, чтобы потом быть удостоенным скалы, упирающейся в небо.

А вечером и ночью на корабле – было просто казино. Игровые автоматы громыхали и пронзительно верещали, сообщая длительным гудком даже о ничтожном выигрыше, соблазняя ротозеев со слабой психикой. И, как правило, на малых ставках им везло. А потом грохот возобновлялся и продолжал бить по голове и по кошельку.
Пахло крепкими сигаретами, спиртным и приторными вечерними духами. Гораций, как жонглер, выбрасывал фишки. При этом почти всегда каждая попадала на номер, на который он хотел поставить. Чувствовалось, что он не новичок в игре. Но сегодня ему как-то очень не везло. За вечер просадил две тысячи долларов. Для казино масштаба нашего туристического судна, где запрещалось делать суперставки, это было немало.
И на следующий вечер он снова играл и снова проигрывал. Прежнее самообладание начало изменять Горацию. Лучики кровеносных сосудов на лице так налились, что он стал бордовым, как Синьор Помидор. Было понятно, что Гораций давно не отличается завидным здоровьем. Выкуривая одну сигарету за другой, он начал настырно ставить только на зеро. В какой-то момент, не успев купить фишки, Гораций пропустил ставку. Крупье окунул купюру в прорезь игорного стола и выдавал ему новые фишки, когда волчок остановился.
– Выиграло зеро, – провозгласил крупье.
Пиковая дама торжествующе сгребла выигрыш своими толстыми пальцами, унизанными кольцами и перстнем с крутящейся звездой Давида.
Гораций побледнел, механически положил фишки в карман и вышел из казино. Опустошив рюмку с двойным виски в баре, он отыскал Кристину в одном из музыкальных салонов корабля и сходу, не принимая возражений, повел танцевать.
Беря Горация под руку, Кристина заметила, что низ рукава его костюма, на уровне обшлага рубашки, прожжен сигаретой. Это был ее любимый английский костюм мышиного цвета.
Мы тоже медленно двигались под музыку, встречаясь глазами с танцующими. Во взгляде Горация читались ожесточение, стыд и порабощенность, до которой его довела игра. Но никто не мог знать наверняка о конечной ставке.
После танца он как-то неуклюже поднес руку Кристины к губам, нежно и печально посмотрел на нее своими воспаленными красными глазами и, неверно рассчитав шаг, в рассеянности едва не наступил ей на ногу.

В последующие дни было несколько великолепных стоянок, из которых особенно мне запомнился Куш-Адаси – Голубиный остров. Уже в порту нас приветствовал аллегоричный памятник птицам – три белых голубя, парящих в ритме свадебного венка. Двое – устремились друг к другу, третий – с миртовой веточкой – скреплял их союз. А потом – фонтан – с гордым, широкогрудым голубем из белого камня в солнечно-перламутровой чаше. Набережная – с удобными деревянными скамейками, в которых ощущалось столько тепла и комфорта после пластиковых стульев в Израиле.
– Невероятно, – изумилась Кристина, – это же всё – мое! Еще мама моя говорила, что горлица со мною неразлучна, и голубь – мой покровитель, и мирт – заветная ветвь мученицы Христины, и цвет имени – белый! В кино видела, что и в Венеции голубей много. Значит, все должны хранить.
Мимо проходила экскурсия. Рассказывали об архитекторе, который придумал Голубиный город. Только султану не пришелся по вкусу выстроенный Город птиц. И повелел он казнить архитектора. И казнили...
– Знаете что, а давайте отойдем от группы, – предложила Кристина, – не могу я уже слушать все эти истории. Такая красота вокруг, а тебе всё о смерти да смерти долдонят.
Мы отправились прогуляться по залитой белым солнцем набережной, сдерживающей волны Эгейского моря. Здесь, рядом с респектабельными яхтами с готическими шпилями мачт, стоял не имеющий никакого отношения к птичьей тематике смешной, нереспектабельный памятник. Это был астронавт NASA – не выше полутора метров, как раз в рост Горация, с надписью на низеньком постаменте: «Сотрудничеству американского и турецкого народов в области космоса». Сначала я рассмеялась, а потом мне стало не по себе: всё равно что погост на кладбище. Мимо проходила очередная экскурсия. И вновь до нас донеслись слова гида:
– Нынешний Куш-Адаси – это сплошной город-базар, в котором все родились торговцами. На всех языках только и слышишь: «Как дела?» Но если вы действительно решили для себя ничего не покупать, а просто любоваться красотами этого удивительного края, вы должны запомнить два выражения по-турецки: «ек пара», то есть «нет у меня денег», и «шок пара», то есть «очень дорого». Эти же ответы на любом другом языке мира не воспринимаются на базаре как отрицающие.

Наша жизнь – «шок пора»,
Коль карман – «ек пара».

Родились мои самые философские строчки! По дороге на корабль мы столкнулись с преклонных лет дамой в элегантном белом костюме. Это была Пиковая дама.
Луч солнца упал на дряблую, как крокодилья кожа, шею и осветил необыкновенной красоты хризолитовое колье.
Когда мы поравнялись, хризолитовый отсвет зеленым зайчиком отразился в глазах Кристины, которые из серых стали зелеными и вдруг нервно вспыхнули. Она с волнением обратилась ко мне:
– Я хочу сказать вам нечто очень важное. Даже не сказать, а показать.
В смятении она стала меня торопить, направляясь к трапу. Мы быстро провели пассажирские магнитки, подтверждающие наше возвращение, и Кристина буквально потащила меня в свою каюту.
Как выяснилось, у нас были совершенно одинаковые каюты – без иллюминатора... Так же повешено зеркало. И так же, как и у нас, на полочке перед зеркалом стоял купленный на Родосе бюстик, правда, Горация, а не Гиппократа, и вместо зеленых красовались два красных яблока, которые она, как и я, периодически приносила из ресторана.
– Я очень хочу вам показать кое-что, – с появившейся хрипотцой в голосе сказала она.
– Хорошо, конечно.
Кристина открыла чемодан и достала свою драгоценность – подвенечное платье. Приложила к себе и взглянула на меня, словно в зеркало. Я залюбовалась ею, как и те, кто видел ее в нем салоне в Иерусалиме на улице Рава Кука. Плотно облегающее фигуру, с широкой прозрачной золотистой оборкой от бедра до пятки. Ни одной лишней детали. И в тон крему платья – вуаль, схваченная перламутровой заколкой, вроде горлинки, как мне показалось.
– Какая прелесть! – ахнула я. – Это очень дорогое платье.
– Но мне всё время кажется, что с каждой минутой его стоимость стремительно падает, а цена столь же стремительно возрастает! Мы с Горацием мечтали сочетаться церковным браком в Сан-Марко! Его родители венчались в Венеции. Я всё время думала об этом, как о билете в новую жизнь. Венчание – оно не только перед Богом – оно перед собой, оно, как закон, перед людьми... Я думала, что вышлю фотографии дочке, знакомым в Збараж – в школу, где работала... И все увидят, что не такая уж я неудачница по жизни, коль венчалась в Сан-Марко...
– Кристина! Ну какая же вы неудачница? У вас было столько обычного женского счастья – любимый муж, дочь, работа! Поверьте, многие мечтали бы оказаться на вашем месте. Но жизнь так устроена, что иногда наши близкие уходят раньше, чем мы готовы принять их уход. И дети наши вырастают. И порой выбирают такой путь в жизни, что нам и ни снился.
– Это я подтолкнула мою девочку в «Наале».
– Ну и что! Она счастлива?
– Да.
– Значит, было предписано свыше тому случиться! Что за трагедия? Для Израиля это более естественно, чем, простите, идея с Сан-Марко в Венеции, выросшая из романтической ностальгии по истории католических монастырей на Западной Украине!
– Нет, – однозначно возразила она. – Я просто хочу начать жизнь сначала. Для меня всё это как ритуал, без которого ничто не начнется в моей жизни...
В это время зазвонил ее мобильник. Но связи не было. Каюта находилась в трюме.
– Кто-то не может дозвониться, – сказала Кристина.
– Наверное, Гораций.
– Нет, не он. Просто вы думаете о нем лучше, чем он есть. В конце концов, у него отдел в магазине, в который всегда заходят женщины – кому колечко, кому сувенирчик какой нужен – всё блестит, красиво, витрины в зеркалах прибраны. Где-то в Восточном Иерусалиме у него есть дом, правда, я там никогда не была... А деньги уж точно будут, коль сейчас за троих детей от первого брака в Америку переводит. Ростом невелик, да живучий, как его Jivago, никогда не выдыхается. Я бы , может, и книжку из-за этого названия прочитала, да денег жалко, дорогая. Затяжная «ёк пора», как сегодня сказали в Куш-Адаси, то есть нет у меня денег, оттого и жизнь слишком дорого начинает мне обходиться, несмотря на все старания. «Шок пора», кажется, так здесь говорят? Вот и у меня шоковая пора теперь.


Игрок

А потом было еще несколько дней и вечеров и прекрасных стоянок, которые почему-то становились грустнее, а жизнь и впрямь дороже!
Все вечера и ночи напролет Гораций проводил в казино. Он был очень возбужден. Красные глаза словно вываливались из орбит. Напряженность от фатальной неудачи перешла в какое-то иное состояние. Он растворялся в игре, не отличая фантазии от реальности, пустоты от наполненности. Он был весь в предвкушении азарта неведомого. И это будоражило кровь. Подогревало и ощущение того, что всё происходящее за столом происходит не ради него, но одновременно принадлежит и ему. Блаженное, рабское чувство подлинного переживания... Им, как живой водой, питается игрок, продолжая жить по привычке, когда уже неважно ничего, кроме момента игры.
Ротозеев в казино почему-то становилось больше. Даже я как-то зашла и увидела наблюдавшего за игрою мужа.
– Ты знаешь, я думаю, что Гораций – один из тех игроков, которые не умеют остановиться. Давай лучше выспимся перед Венецией. Завтра столько всего предстоит!
Мы спустились к себе в каюту, а за столом рулетки предстояла игра хай-роллеров (High Roller) – игра на большие деньги. Вокруг обитого зеленым сукном стола сидела Пиковая дама и несколько немолодых мужчин. Все они курили. Начали с кассинга – увеличения ставок, чтобы отыграть предыдущие деньги. И...
Гораций знал, зачем едет в круиз, зачем идет в казино. Это было как борьба за выживание. Еще мать внушала ему, что мужем мужчину делают деньги, что бедный муж не в чести. Он любил Кристину и, выплачивая каждый месяц ей зарплату, не мог признаться, что давно нищ. Никто не знал, что его отдел в каньоне, казавшийся когда-то незыблемой собственностью, вот уже два года как заложен, что в своем доме в Восточном Иерусалиме он занимает единственную комнатенку с жестяным тазом вместо ванной, а всё остальные сдает, чтобы оплачивать налоги и обучение троих детей в университете в Америке. А еще, каждый низкорослый человек острее других воспринимает то, что стал еще ниже.
В самой идее Кристины обвенчаться непременно в Венеции и для него было нечто притягательное – уйти от того, что пережито, начать новую жизнь, ощутить себя итальянцем, как в утробе матери, а не презираемым арабом в стране, где родился.
Его ставкой в игре была жизнь, вмещающая любовь к женщине, оплату круиза, выкуп магазина, съем квартиры, поскольку даже в свой дом он не мог привести будущую жену. Он знал, что бедность душит всё, и не хотел быть бедным мужем! Десять лет счастья, пусть пять, – больше не надо. Но по-людски, с уважением к себе и с красивой женщиной – впечатлительной, порой непредсказуемой, нежной, застенчивой, сентиментальной, а главное – хранительницей домашнего очага. Как же истосковалось всё его существо по этому самому очагу... С некоторого времени он чувствовал, что не в силах существовать без Кристины как части собственного дома, без которого уже себя не мыслил...
Когда-то рулетка улыбнулась Горацию. И он запомнил тот момент с благодарностью, дав себе зарок больше не садиться за стол, потому что – в отличие от ходульных рождественских чудес – рулетка не часто раздает подарки.
Но сегодня он хотел взять реванш – противостоять судьбе, гадливо подсмеивающейся над ним последние годы. Гораций не сдавался, продолжая разыгрывать стабильного хозяина магазина, никого не посвящая в свои материальные проблемы, убежденный, что злая бедность сводит на нет славу имени. Всё вернется на круги своя! Ну еще немножечко, еще чуть-чуть терпения. И он поднимется, отыгравшись за всё. Он до последнего момента надеялся на чудо, что всё как-то само собою уладится. Почему? Потому что влюбился и поплыл по течению надежды к своей Венеции гораздо раньше, чем выплыл из надвигающейся нищеты. Большая игра перед городом на воде осталась его последним и единственным заплывом.
И вдруг он вспомнил семейную реликвию – гравюру, которую когда-то ему подарила мать. Легендарный воин Гораций – герой Древнего Рима, тот, что подрубил опорные столбы моста над Тибром, по которому этруски двигались на Рим. Тот Гораций повернул судьбу вспять и остановил этрусков. Так и он сейчас пытался повернуть судьбу – не народов – свою собственную – пусть не достойную скал, упирающихся в небо... Но рубил, рубил, рубил столбы под собою...
Крупье, похожий на арийца, гибкий крашеный блондин с подведенными голубым контуром глазами, тонкими пальцами, выстраивал фишки и выбрасывал темно-красный шарик. Тот, вереща, стремительно вращался по кругу против движения рулетки и непредсказуемо решал судьбу.


Венецианское венчание

Ни о какой ночи любви перед венчанием не могло быть и речи. Светало. Гораций не возвращался. Корабль подходил к Венеции. На радиоузле крутили музыку великих итальянцев. Звучала «Тоска» Пуччини.
Кристина открыла чемодан с платьем. Вдруг музыка по радио оборвалась, точно обрезанная ножом. Кристина невольно ощутила враждебное молчание и пустоту, хотя так нередко происходило с контактом радио на корабле. Но сейчас это было как-то иначе, словно что-то окончательно разбилось. Крупные слезы градом катились по ее щекам.
Ну зачем он так со мною? Ну куда, куда он подевался? Ну где его искать? Неужели вот так вдруг сбежал, как хохол-алиментщик сбежал? Да почему же у всех женщин из той бескрайней страны вот так всё повторяется? Что я скажу своей дочери? Каково ей будет перед мужем? Так и будет попрекать ее всю жизнь, что мать, мол, шлюха – на полкруиза!.. За что?
Рыдая, она потянулась за салфеткой, чтобы высморкаться и вытереть слезы, но нервно дрожащие руки не слушались. Локтем она нечаянно задела стоявшую у зеркала скульптурку Горация со снесенным ухом. Бюст упал, разлетевшись на подставку, туловище и голову. Она вздрогнула и не стала его собирать.
Потом встала, вытерла слезы, очень быстро свернула платье с вуалью и положила его в спортивную сумку.
Неожиданно радио включилось снова – включилось на верхней ноте самой диапазонной арии Тоски – перед обрывом – птицей со сложенными крыльями. После гениальных страстей в шедевре Пуччини всё в жизни казалось даже не игрою – стершейся монетой. В каюте стало совсем душно. Она вышла в коридор своего тамбурного отсека, натыкаясь на соседей по таким же каютам без окон. Она словно искала кого-то, вглядываясь в примелькавшиеся за время тура лица, скользя по ним невидящим взглядом. Каждое столкновение отдавалось резкой болью в висках. Сердце бешено колотилось. Казалось, что все вокруг одновременно решили помешать ей просто идти. А ей нужно было выйти отсюда! В возбуждении она налетела на мужчину маленького роста в шортах и в футболке с надписью Brandy bestseller. Резко остановилась и, фамильярно обняв его за плечи, сказала: «Почему ты еще не одет, милый? Так и на собственную свадьбу можно опоздать! Поторапливайся! Костюм на вешалке!» Незнакомец, остолбенев от неожиданной тирады, попытался высвободиться из ее неуместных объятий. И тогда, низко наклонив голову, почти прижавшись к его уху, Кристина даже не прошептала, а прошипела: «Ты еще жив? А бюст уже разбился! И другого памятника у тебя пока нет!» Мужчина с неприязнью отстранил цепкие руки вдруг свалившейся на его голову истерички. Неожиданно ловко он буквально юркнул между двумя проходящими дамами и проскочил к выходу так молниеносно, что реклама Brandy bestseller не только на груди, но еще и на спине его футболки уже не мелькала и не напоминала о низкопробных бестселлерах!
Мы с мужем ожидали Кристину и Горация за столиком ресторана. Но никто из них так и не появился к завтраку. А за окошком блистала лучезарная Венеция – город вечного карнавала, под масками которого скрываются тысячи судеб, хотя каждый отыскивает свою... И ни о чем не хочется думать – только мечтать!
Мы бродили по городу, охваченные ощущением восторга перед рукотворным чудом города на воде. Правда, на площади Сан-Марко никаких свадеб не было. И мы вернулись к Дворцу Дожей.

Кристина стремительно направлялась к собору Сан-Марко, постепенно ускоряя шаг, словно подстегивая близость неведомой встречи. Жирные раскормленные голуби гуляли по площади наравне с людьми, совершенно на них не реагируя. Легендарные, отнюдь не пугливые горлинки путались под ногами, мешая продвигаться, словно в своей узаконенной орнитологической цивилизации. Нескончаемость потока туристов, разглядывающих каждый камушек, пробирающихся сквозь птичье противостояние, завораживала ритмом своей неторопливости и праздного покоя.
Спешила только Кристина. Она почти подбежала к Сан-Марко, как вдруг резко остановилась, поддавшись безвольному покачиванию в волнах экскурсантов, охваченных магической красотою чудо-города Ренессанса, покоренных совершенством человеческого гения, создателя рукотворной мечты на воде. На какое-то мгновение Кристина даже слилась с этой очарованной толпою. И, как в волнах моря, она раскачивалась и качалась. И снова раскачивалась, растворяясь в этом счастье бытия и едва не захлебываясь роскошной пеной праздника жизни... И вдруг бой старинных ратушных часов неожиданно ворвался в ее упоительное забытье. Он влетел жесткими ударами в виски. А потом, резкий, пронзительный, умопомрачительный, этот бой, словно сам собою перешел в странный шум шелестящих крыльев и журчащее «гуль-гуль-гуль»...
Неожиданно близость туристов, не только с теплохода, а просто людей, стала ей невыносима. Раздражали обрывки доносящихся до нее историй, которыми, как голубей, гиды кормили своих подопечных. В какой-то миг ей стало казаться, что все взгляды экскурсантов останавливаются не на Сан-Марко, а на ней – с отчужденностью, усмешкой и брезгливостью, будто от прикосновения с чем-то омерзительным, ставшим предметом грязной страсти. И отовсюду так и летели отрывистые возгласы и смешки... И опять «гуль-гуль-гуль» и еще гулкое эхо от клекота какой-то другой птицы, сложившей крылья и устремившейся со стремнины на площадь всеобщего благоденствия.
Голова кружилась. И, ища укрытия от невыносимого «гульклекота», косых взглядов и собственной тайны, как себя самой, она свернула в переулок, потом в другой, третий. Она обрела даже видимость какого-то успокоения в бесцельном блуждании по лабиринту разветвленных, подобно кровеносным сосудам, улочкам. А они были похожи и непохожи друг на друга. Главное, что все окна и двери были накрепко заперты, а за ними словно бились птицы, еще не успевшие сложить свои крылья, еще не отказавшиеся от мечты.
Морскому плаванию на теплоходе всё время сопутствовало непрерывное движение, которое теперь ощущалось под ногами, как вяжущая, ленивая качка и настойчиво засасывающая зыбь. И без того узкие улочки приподнимались, болезненно устремляясь ввысь. Мостики и каналы дышали, словно добирая последние капли воздуха. Гнилостный запах воды ложился на соленый холодок чистого дыхания моря, по чуду еще оставшийся на губах Кристины. А улочки так и тащили, так и затягивали и вновь устремлялись ввысь. И снова кружилась голова, и снова стучало в висках. И «гульклекотало» вокруг... Кристина почувствовала, что ее тошнит, и вспомнила об отяжелевших черепахах, уплывающих в свободное море, а потом о птицах, запертых или замурованных в стенах надвигающихся на нее домов, построенных так тесно и близко, чтобы не было между ними пространства. И они налетали друг на друга за узкую полоску неба.
И вдруг ставни одного из окон заскрипели и с грохотом сорвавшейся весельной уключины отворились. Кристина вздрогнула. «Это кто-то выпустил птиц!» – подумала она, наблюдая полет исписанных листов из блокнота, выброшенных незадачливым венецианцем наружу. Разрозненные листы летели в цветущую воду канала и, как ей показалось, мирно гулили: «Гуль-гуль-гуль-гуль, гуль-гуль-гуль-гуль»...

И вдруг Кристина приняла решение... никуда не возвращаться! Она решительно зашла в один из многочисленных магазинчиков и предложила демонстрировать свое свадебное платье, зазывая туристов. Владелец магазинчика, подозревая, что дамочка не вполне здорова, сделал вид, что в восторге от ее идеи...
И вот немолодая женщина в свадебном платье и маске начала вершить какой-то свой, ведомый лишь ей одной ритуал. Распогодилось. День был ясный и солнечный. И она стояла под солнцем как перед алтарем. Солнце освещало ее вуаль, казавшуюся парящим, трепещущим венцом, к лучам которого устремились даже неповоротливые венецианские голуби, будто вспомнившие, что и они птицы...
И тут зазвонил телефон. Кристина судорожно схватилась за трубку:
– Доченька! Всё прекрасно. Я счастлива. Ты слышишь звон колоколов? Это мое венчание в Сан-Марко. Я же говорила тебе, что буду счастлива!
И вдруг она упала на булыжную мостовую и затихла, как уснувшая горлинка.
Телефон разрывался:
– Мама, мамочка! Я тебя не слышу! Наверное, опять что-то со связью. Но если ты меня слышишь, я счастлива, что у тебя начинается новая жизнь! Целую и жду фотографий...
Телефон:
– Пи-пи-пи...
Колокола:
– Бом-бом-бом.
И вновь телефон...
И вновь колокола...
И словно не парили голуби...


Чрезвычайное происшествие

Ни с Горацием, ни с Кристиной мы ни разу не пересеклись, хотя обедали и ужинали в ресторане на корабле. И во время завтрака и обеда следующего дня, по-видимому, мы снова разминулись. Наступил ужин. Но наших «молодоженов» не было на месте.
До отплытия корабля оставались считанные минуты. Неожиданно по внутреннему радио объявили, что имеется особое сообщение для пассажиров. Я напряглась в ожидании этой информации:
– Уважаемые господа – все те, кто предпочел для отдыха Roуal Iris другим компаниям! Через несколько минут вас ожидает настоящий праздник вкуса – знаменитая итальянская кухня. Компания Royal Iris дарит каждому на выбор по порционному блюду и фужеру великолепного итальянского вина. После ужина в музыкальных салонах вас ожидает особая концертная программа – «Венецианский карнавал»! Приятного вам отдыха на Royal Iris!
Официантки и официанты, одетые в карнавальные костюмы, разливали вино. Я обратилась к обслуживавшему нас юноше в маске:
– Скажите, где бы узнать о срочных объявлениях?
– Сегодня еще будут дополнительные объявления. Наверняка Duty free объявит какую-нибудь программу по случаю возвращения.
– Я не об этом. Если, к примеру, человек пропал?
– Мы работаем посезонно. Но в этом сезоне никто не пропадал.
– Ну а если не вернулся, скажем, в городе заблудился?
– Это невозможно. После проверки пассажирских карт компьютер высвечивает данные не вернувшихся пассажиров, заявляют в полицию. Но пока такого ни разу не было.
В этот момент неожиданно передали новое объявление:
– Уважаемые господа, на корабль не вернулась госпожа Кристина Яновская. Тех, кто знает о ней что-либо, просим срочно подняться в администрацию корабля и сообщить имеющуюся информацию.
Фамилии Кристины я не знала, но была убеждена, что речь идет именно о ней.
В администрации уже сидел офицер местной полиции. Мы с мужем стали рассказывать о наших попутчиках, естественно, упомянув и о Горации. Как выяснилось, господин Гораций Асад действительно путешествовал с госпожой Кристиной Яновской в одной каюте. Однако, согласно пассажирским магнитным картам, в Венеции он не выходил, то есть оставался на корабле.
– Послушайте, – вмешался мой муж, обратившись к офицеру полиции, – Гораций – игрок, которому крепко не везло в этой поездке. Не знаю, как прошла последняя игра, может, что и поправила... Но очень трудно поверить, чтобы Кристина отправилась в Венецию без него.
Полицейский тут же позвонил в комиссариат, дав распоряжение о том, что необходимо разыскивать еще одного пассажира по имени Гораций Асад. Пригласили также крупье из казино, который сообщил о том, что Гораций проигрался до нитки.
Во мне неожиданно взыграло наивное чувство женской солидарности:
– И никто не мог его остановить? Они должны были венчаться в соборе Сан-Марко!
– Что за абсурд! – едва не поперхнувшись от услышанного, цинично рассмеялся крупье, похожий на арийца. – Нашлись королевские персоны! Вот уж действительно мировые знаменитости! Впрочем, у этого вашего Горация нервишки под конец совсем сдали, а потом, видно, и голову снесло.
В этот момент у полицейского зазвонил телефон. Сообщили, что в море выловлен труп пассажира с Royal Iris. Установить личность труда не составило, поскольку все документы были при нем. Согласно компьютерной регистрации, он действительно в Венеции не выходил.
Следов насильственной смерти экспертиза не обнаружила. Гражданин Израиля Гораций Асад, скорее всего, случайно оказался за бортом на подъездах к Венеции. Так и записали: «Несчастный случай».
Полиция Венеции приняла решение продолжить поиски гражданки Израиля Кристины Яновской. Однако корабль должен покинуть порт и следовать по маршруту.

После всех этих событий я вдруг почувствовала, что просто хочу уйти в свою каюту, чтобы побыть какое-то время одной. Но, когда я спускалась по технической лестнице, я увидела нашу Викторию и еще одну горничную. Они сидели на ступеньках ко мне спиною и курили. Естественно, меня они не видели. Воспитанная белокурая Виктория, выругавшись трехэтажным матом, чуть не плача говорила:
– Ну надо же было такому случиться, что именно та каюта, которую я обслуживала полкруиза, теперь опечатана. И в конце рейса я останусь без чаевых!
Мне очень не хотелось встречаться взглядом с Викторией, и уж тем более обращаться к ней, чтобы она освободила проход, поэтому, подавленная, я вернулась на палубу к мужу.

Последний сигнал – и... возвращаемся домой. Светская жизнь на корабле продолжалась. Каждый был занят собою. На палубе не пахло ни водой, ни даже водорослями – только духами и спиртными напитками из Duty free.
Похожие на космические корабли суда стояли в тихой гавани и не могли выйти из порта, ожидая примитивного буксира. Наконец маленький трудяга, оттащив гигантский пассажирский лайнер, вернулся.
Матросы выбрасывали трос на Royal Iris, но трос слетал. Вторая попытка. И вновь неудача. Именно так, как и бывает в жизни, когда вовремя не можешь схватиться за спасительный канат.


Живаго

Мне стало не по себе. Вспоминалась не Венеция, встречи с которой я ждала как с высокой мечтою, а всё то, что было связано с нашими знакомыми по путешествию. Я не знала наверняка, что случилось с Кристиной, но даже то, что было мне известно, вновь будило догадки и вызывало в памяти детали того страшного и странного сна, о котором никто не знал, но который настойчиво всплывал в каких-то дополнительных модификациях в моем сознании.

Унылый католический францисканский мотив, доносящийся не из монастыря бернардинцев, а откуда-то с венецианского Моста вздохов. И Кристина – в своем подвенечном платье. И еще – в лилиях. Стебель одного цветка – вместо птичьей заколки – стянул в пучок прозрачную вуаль. Головка другой лилии так и тянется, словно в поцелуе, к вырисовывающемуся соску под мокрым шифоном платья, прилипшего к левой груди. Другие лилии воланом спустились от талии до пятки.
А потом, как и прежде, во сне, зашевелились корни растений. И из бутона, что прильнул к груди, показалось красное жало змеи...
Потом Мост вздохов, на котором стояла Кристина, начал сужаться и сузился до размеров фонтана с морскими коньками на площади старой крепости Родоса, потом до овального блюда с горлинками, до птичьей перламутровой заколки, до блестящей на солнце застывшей капельки крови.

Я очнулась от ужасного грохота лебедки и чего-то слепящего глаза. Передо мной стояла Пиковая дама.
На ее груди алел громадный рубин в форме слезы в алмазах. Она, как и мы, вышла посмотреть на отплытие. Я искала глазами мужа, пытаясь обрести внутреннее равновесие, а он словно запропастился куда-то. Его не было рядом со мною несколько минут, но эти минуты показались растянувшимися в пространстве. Пахнуло Jivago. Гораций? Я обернулась. Передо мной стоял мой муж. Мы же только вчера купили ему этот одеколон. Но сейчас этот самый Jivago бил как «живаго» по-живому, но не о живом...
– Я должен тебе кое-что сообщить, только восприми это поспокойнее, – сказал он. – Я был сейчас в администрации теплохода. Представляешь, очки забыл. Пришлось вернуться. В общем, так: только что получено сообщение из полиции. Кристина умерла. Медицинская экспертиза указывает на внезапный разрыв аневризмы аорты.
– Что-что? – тихо переспросила я.
– Объясню популярно. Порою человек живет и не знает, что в стенке его аорты, эластичного и прочного в норме сосуда, выходящего из сердца, существует участок патологии истончения – так называемая аневризма. Если она лопнет, сердце выбросит поток крови в грудную полость. Ну, как если проткнуть воздушный шарик, заполненный водою... Он прорвется, и вся вода вытечет наружу. В таких случаях смерть предотвратить практически невозможно.
– Не продолжай, не надо. Я всё предчувствовала и видела сама. Я только не знала, что это аневризма аорты разорвалась...
Запах его Jivago давил, не давая вздохнуть:
– Я тебя умоляю, выброси ты этот Jivago. Задыхаюсь я от него.
– Это нервы. Я сам расстроен. Ну а насчет одеколона, это ты зря. В Иерусалиме такой не купишь. А так, когда еще в круиз соберемся? Успокойся. Я всё понимаю.
– Ничего ты не понимаешь!!! Вот возьмут и пустят в Иерусалиме трамвай. Сядешь и задохнешься, как у Пастернака...
– Успокойся, дорогая. Я оставлю его горничной с чаевыми.
Тем временем баркас и корабль поравнялись. Гигантская лебедка в форме буквы «А» молча ожидала дальнейших указаний матросов. Два толстенных троса с петлями набросили на корабельные кнехты. И, громыхая, лебедка начала бешено раскручиваться.
Ахая, громадина буква то приближалась, то удалялась от напряжения. Канаты были натянуты так, что, казалось, в любую минуту готовы лопнуть от натуги. Натянутый трос – натянутая судьба – «живаго» по живым и не живым.
Наконец, судно вышло из Большого Канала в море, которое было холодным и сине-голубым, как подведенные глаза крупье, похожего на арийца.

Продолжение следует.

 

 

ФИО*:
email*:
Отзыв*:
Код*

Связь с редакцией:
Мейл: acaneli@mail.ru
Тел: 054-4402571,
972-54-4402571

Литературные события

Литературная мозаика

Литературная жизнь

Литературные анонсы

  • Дорогие друзья! Приглашаем вас принять участие во Втором международном конкурсе малой прозы имени Авраама Файнберга. Подробности на сайте. 

  • Афиша Израиля. Продажа билетов на концерты и спектакли
    http://teatron.net/ 

  • Внимание! Прием заявок на Седьмой международный конкурс русской поэзии имени Владимира Добина с 1 февраля по 1 сентября 2012 года. 

Официальный сайт израильского литературного журнала "Русское литературное эхо"

При цитировании материалов ссылка на сайт обязательна.