НЕТ ПОВЕСТИ ПЕЧАЛЬНЕЕ НА СВЕТЕ...

НЕТ ПОВЕСТИ ПЕЧАЛЬНЕЕ НА СВЕТЕ
Елена Черевацкая

Прости и прощай!

- Ты почему опять зарёванная? – подруга влетела в мой рабочий кабинет.
- Отстань. Это просто аллергия, – соврала я, имея в запасе эту фразу, как ответ на подобный вопрос. В последние годы приходилось не раз её повторять.
- Не отстану, - твёрдо заявила подруга.- Знаю я твою аллергию. Давай выкладывай. А то твой сосед по кабинету ходит с бледным лицом по заводу и спрашивает, что с тобой случилось.
- Со мной всё в порядке. Просто сегодня семь месяцев, как нет папы. Поговорили с мамой по телефону и, как обычно, обе разревелись. Всё.
- Теперь понятно. Теперь отстану, - 4спокоилась подруга.- Через полчаса жду тебя в буфете на чашку кофе. Захвати с собой нормальное лицо. Зарёванную рожу оставь здесь. Поняла?
- Поняла. Иди уже.
Подобные диалоги, а не слюнявые успокоительные нюни возвращают меня к работе гораздо эффективнее. Подруга это знала. На то она и подруга. Спасибо ей.
Папа… Хотя прошло уже много месяцев, и сейчас больно оттого, что его нет. Огромная душевная рана, появившаяся в день его смерти (Боже, какое страшное слово – смерть!), заживает очень-очень медленно. Первые дни это было просто невыносимо. Спасало только присутствие близких и родных людей.
Известие о смерти получила я. Я же была последней, кто видел папу, разговаривал с ним.
Мы расстались накануне его последнего дня. Как обычно, перед уходом – поцелуй и пожелание спокойной ночи.
Назавтра я должна была прийти к двум часам дня, уладив срочные проблемы на работе. Мы уже расписали с мужем и нашими тремя детьми, кто- когда –кого меняет, чтобы дежурить у папы постоянно. Братья, живущие за границей, тоже были в «боевой готовности» приехать и помочь. Младший брат Лёник уже приезжал один раз, когда оба родителя «разлежались» по разным больницам, и моя семья просто физически была не в состоянии обеспечить должный уход.
Я прилетела в больницу чуть раньше, чем обещала. Папа категорически не переносил, когда не выполняли обещанное. «Не уверен – не обещай» - был один из его принципов жизни.
Больничная палата оказалась пустой. Оставив сумку с продуктами и вещами, которые папа просил накануне принести, побежала выяснять, на какие процедуры или проверки его повезли.
- Вы – Лена? – спросила одна из медсестёр. Получив положительный ответ, попросила меня пройти в кабинет врача в конце коридора, сказав, что врач хочет со мной поговорить.
Мгновенно пронеслись чёрные мысли, без определённого словесного обличия. Что-то плохо. Очень плохо.
Со свойственной иронией и лёгким сарказмом малознакомую мне женщину-врача примерно моих лет: «Надеюсь, папа жив?».
- Об этом я и хотела поговорить, - ответила она с таким выражением лица – полным сочувствия, жалости и немного вины – что продолжение было понятно.
Потом только обрывки фраз. Остановка сердца. Пытались оживить электрошоком. Пятнадцать минут назад не смогли вам дозвониться. Нам очень жаль. Держитесь. Сделали всё, что могли. Возраст. Очень-очень болен. Не мучился. Мгновенно. Наши соболезнования. Выпейте воды.
- Если бы я приехала на час раньше, наверное, можно было что-то сделать.
- Что вы. Исключено. Никаких шансов. Мы сделали всё, что можно.
- Я же разговаривала с ним и с медсестрой два часа назад! Всё было нормально.
- Я знаю. Всё произошло час назад. Мгновенно и безболезненно. Ещё раз наши соболезнования.
Всё. Папы больше нет. Он ушёл, не простившись ни с кем из нас. Он пощадил нас. Не могу себе представить, как прощаются с таким родным и близким человеком. Ощущение невыносимой боли и всё-таки ощущение вины, что не была с ним в его последние минуты, и сейчас, спустя столько месяцев, не покидает меня.
Сколько раз за эти месяцы я говорила: «Прости и прощай!». Не знаю, слышит ли папа, но надеюсь, что да.

Без вины виноватая

Наверное, оттого, что папа ругал меня или просто высказывал неудовольствие крайне редко, я помню все подобные моменты.
Он повысил на меня голос ( криком это нельзя назвать: я никогда – действительно, никогда – не слышала, как папа кричал; я даже представить себе не могу его кричащим), когда я по рассеянности включила свет в домашней фотолаборатории во время проявления плёнки. «Темнушку» – тёмную, без окон кладовку размером примерно полтора квадратных метра – папа оборудовал под фотолабораторию и одновременно хранилище всякого хлама. Мне понадобилось что-то из «темнушки» – то ли скакалка, то ли отвёртка, уже не помню. Помню папин очень недовольный голос, когда только включила свет (а он включался снаружи) в этой самой «темнушке»:
- Растяпа! Из-за тебя засветилась плёнка! Тебе же было сказано русским языком (можно подумать, что я тогда понимала другие языки) – не включать свет! Ты погубила фотографии.
Море детских слёз и чувство вины в безвинной гибели части семейной памяти. Как обычно, мама на защиту несчастного ребёнка.
- Ну она же не специально. Просто забыла. Не ругай её!
Море слёз превращается в океан. Я же действительно не специально. Просто забыла. А меня ругают. И кто ругает – ПАПА. Мой добрый, всегда весёлый папа. Мне жалко плёнку, жалко ещё не родившиеся, но уже погибшие фотографии. Но больше всего мне, конечно, жалко себя – несчастную девочку, которая лежит одна в своей комнате и рыдает в подушку, вместо того, чтобы со старшим братом и папой наслаждаться волшебным процессом печатания фотографий, когда при свете красной лампы на белом листке бумаги начинают проступать картинки из жизни семьи – отпуск или просто пикник.
Я уже не помню, как долго продолжались рыдания и как всё вернулось в нормальное русло, но, оглядываясь назад, понимаю, насколько счастливым и безоблачным было моё детство в родительском доме, если этот случай – мои самые серьёзные детские переживания. Спасибо родителям!