Книга прозаических миниатюр "Два кофейных зернышка"

Неотправленное письмо

Нет! Я не твой поклонник. Никогда не называй меня этим холодным словом: оно отталкивает – так свет бенгальских огней, пронзая мглу, отражается от зеркал.
Я никогда не был твоим поклонником – ни в то мгновенье, когда ты прислала первое сообщение по Интернету, случайно выбрав меня из всех находящихся в онлайне, ни в те дни, когда ты жила на Земле ради моего утреннего «Привет!», ни в тот пасмурный августовский вечер, когда не смогла решить – хочешь ли увидеть меня, готового бросить вызов расстоянию, пусть небольшому, но достаточному, чтобы довести неравнодушное сердце до изнеможения.
И сейчас – я не твой поклонник.
И не стану им никогда.
Прежде – ночами – от Южного Креста до Большой Медведицы – я много думал: когда же для тебя всё закончится, когда ты устанешь стремиться ко мне? Возможно даже – где-то за пределами душевного равновесия, на изломе переживаний, издали – меня обжигала мысль о тебе: «Пусть она уйдёт навсегда! Навсегда!» Но одна ночь сменялась другой, и кружились в вихре мои сомнения.
Вывод оказался простым: твоя нежность растаяла в тот миг, когда ты поставила меня в общую очередь. В очередь поклонников. Но забыла уточнить самую малость: устраивает ли это меня? Ты умная женщина и понимаешь, что ответ очевиден.

Теперь ты знаешь, что я не твой поклонник, что не стремился стать им раньше и не стремлюсь сегодня. Возможно, ты посчитаешь вполне уместным и резонным спросить: тогда – кто я такой?
Скажу. В обычной жизни я – обычный человек.
Но на Пути, на том Пути, по которому – сознательно или нет – идёт каждый из нас, я – шаман, познавший все тайны Мироздания, я философ, понимающий Мудрость Создателя, я Эльф, охраняющий твои сны…
Я – туман над летним лугом, исчезающий на рассвете. Я – Ветер и Эхо.

Но тебе нужен Воин. Тот, который покорит тебя.

Убить Пастора‘

Недавно Антоша отметил своё тридцатилетие. Взрослый! – Работает секьюрити в солидной фирме, правда, лишь на полставки…
И не страшно, что зарплата всего ничего – «три копейки с полушкой» да полтинник в долг, живёт-то с матерью-пенсионеркой – поможет старушка, никуда не денется. Всегда помогала: кормила, растила. И теперь не бросит.
А святое – несколько раз в неделю (три-четыре – сомнения в сторону!) приползти домой под утро, едва тёпленьким, бессмысленно улыбаясь, осоловевшими глазами глядя в материнское лицо, залитое слезами. Друзья! – Собутыльники-бездельники, но – т-с-с… Друзья всё-таки.
Антоша – взрослый. Ему не нужны «телячьи нежности» – просьбы мамы быть умней, не терять облик человеческий.
Антоша любит повторять: «Не факт, что для меня важны те ценности, которыми дорожите вы, мама. И вообще, я экономически оправдываю своё существование.»…
* * *
И прозвал Антоша старшего брата родного Пастором.
Уж очень любил Пастор брательника наставлять: «Тоша, хватит пить, неужели тебе на мать родную наплевать?». Или: «Что ты в жизни поймёшь и достигнешь, спившись в тину?».

* * *
Сколько уже слушал Антоша речи братские! Они надоели ему, они мешали спокойно жить. Как-то незаметно согрела мысль: «Убью Пастора – достал!»

* * *
Недавно Антоша отметил свой тридцатый день рождения…

Люблю другую

Две лучистых слезы твоих – в мои протянутые ладони.

– Я люблю другую… Она – далеко. За вуалью придуманных слов. За пеленою неразгаданных снов. Поманила и растаяла миражом в пустыне моих желаний. Люблю её.

Ты опускаешь ресницы, и я не знаю, что делать нам. Целую твои ладони, обожжён твоей грустью.

Кто решает судьбы людские? Какого цвета небеса наших сердец?
Ты натерпелась, намучилась со мной… Но разве ты достойна этого?

Я – люблю другую.

* * *
Сквозь ночную морозную мглу – я заметил – ты смотрела во след «неотложки», увозившей меня.
Сердце… Никогда не думал, что это возможно со мной… Холод стетоскопа, капельница, уколы, медсёстры, процедуры...
Смотрю на свежепобеленный потолок – живу!
В час обхода прячу от главврача книги, газеты, мобильный. «Злого» доктора не волнует, что редактор должен держать руку на пульсе происходящего за больничными стенами.
Белизна халатов, строгость персонала.

* * *
В памятную проклятую ночь – когда сердце было расстреляно кинжальным огнём боли, до того момента, когда разбудил тебя, – я звонил ей – той, которую люблю.
Я испугался. Нет, не умереть. – Того, что очень многое не сделано вовсе либо сделано лишь отчасти…

* * *
Знаешь, здесь – в больничной палате – даже ноутбук под запретом.

Ты звонишь несколько раз в день. Переживаешь – слышу дрожь в голосе. На твои вопросы отвечаю отрывисто, резко.
Прости.

Я люблю другую. Она – далеко…

Два кофейных зёрнышка

Маленькая кухонька. Абажур. Вполовину окна задёрнутая штора.
Уже год не курю – старинная пепельница сияет серебряным боком – разве что для редких полуночных гостей. Слишком редких, почти – невозможных.
Молчим. Два кофейных зёрнышка на столе. Между нами.
В твоих глазах – зашло солнце несбывшихся праздников.
В мои – ухмыляется восточная луна.
Неизвестно – который час, который год во Вселенной… нами придуманной.
Лишь протянуть руку – прикоснуться к тебе. Но ты прячешь слёзы, смотришь в сторону.
Молчим.

Мы далеко. Нет сил и желания вернуть любовь-одуванчик, прости.
Каприз.

Два кофейных зёрнышка на столе.

Жасмин

С утра моросит.
Внезапно незнакомый – квадрат окна. Унылый двор.
Четвёртая сигарета подряд.
Словно в параллельной Вселенной – голоса, беготня понаехавших отовсюду родственни-ков. Они наверняка знают, что делать.

В соседней комнате, через стену, – маленький крикливый комочек, требующий неустанного внимания. Словно в непроглядном тумане, оглушая вязкой монотонностью, – топот чьих-то ног, полукрики, полустоны, полушёпот.

Седьмая сигарета, восьмая…
И память… – ещё несколько дней назад, будто вчера: ночная боль, телефонный звонок 03, «скорая», родильный дом, голос доктора: «Кесарим!» и… пройдя бездну застывшего времени – капли крови на халате акушерки, – голос, испепеляющий равнодушным холодом: «Крепитесь. Удалось спасти лишь ребёнка… – девочку…»
Дальше – круги, тьма, тишина.

Что-то безнадёжно остаётся в прошлом. То, о чём нельзя помнить и нельзя забыть.

* * *
Прислушиваюсь сквозь дрожь воспоминаний: дочка плачет.
Я назову её Жасмин. В честь её мамы.

Страшный секрет

И спросил Господь:
– Что ты сделал с ней, дитя?

– Она не любит меня, Отче. Но любит Свободу. Нет больше слёз, Господи. Нет слов, мыслей, желаний.

* * *
Я подошел к обрыву.
Пульсировала боль. До самых Небес.
Оглянулся. Поднял глаза ввысь. Горизонта не было.
Я сделал шаг.

* * *
Бесконечные эоны я падал, проваливался во тьму.
Чёрный свет дарила заря, чёрный воздух разрывал лёгкие.
На Земле умирали и рождались люди, цивилизации, таяло само Время...

* * *
Спустя земное мгновение, пройдя Вечность и Хаос, я очнулся по другую сторону обрыва.
Я был спокоен.

* * *
– Нет больше слёз, Господи… И нет сердца. Что она сделала со мной, Отче?

– Так умирает Любовь, дитя. Это страшный секрет…

Сынок

– Папа, когда приедет тётя Катя?
– Она не приедет, сынок. Никогда.
– Но обещала… – грустно вздохнул. Совсем как взрослый. – Ты, папка, не расстраивайся. Она всё равно хорошая.

И откуда знает, что обещала? Наверное, слышал телефонные разговоры.

Мишка – четырёхлетний сорванец. Пытливые глаза. Беспокойный характер, до всего есть дело: то котёнка с улицы принесёт, то мудро беседует с присевшими на скамейку старушками.

* * *
За все свои малые годы ни разу не спросил, где мама.
А мама три года назад сказала: «Не нужен ты мне, Мишка. И твой папка не нужен».
И укатила в Хабаровск. Работа у неё там. Перспективы.

* * *
– Значит, тётя Катя не приедет? – смотрит искоса, немного насупившись.
– Ты забыл? Мы говорили об этом.
– А мне пацаны на улице глаз били.
– А ты?
– И я бил.
– За дело бил?
– Они плохое слово на маму сказали.

Сердце останавливается на время. Холодок по спине.
Прижимаю сына к груди.

Внеплановая госпитализация

Ворвались, словно бравые омоновцы.
Несколько ударов в солнечное сплетение, куда-то еще. Бело-кровавая пелена перед глазами – неясными очертаниями.
Хрипо-свист едва различимых голосов.
Два-три вопроса.
Утвердительно-ободряющий кивок старшего.

Заломили руки.
Волоком – в автомобиль у подъезда.

«Что ж вы делаете, суки…» – надламывается горло матом.

* * *
Чугунная ковка трёхметрового забора надежно охраняет густую тишину.
В этом доме время никуда не спешит.
Под окнами – двое на скамейке играют в шахматы. Кто-то прогуливается вдоль тротуара.
Безмятежный пейзаж.

* * *
Шёпот: «Mellaril», «Prolixin», «Compazine», «Stelazine».

Настойчивый, очень настойчивый совет доктора принять «лекарство».

Вчера вечером сосед на кровати у окна привлёк внимание непроизвольными движениями тела. Метался раненой птицей. Гримасничал.
Доктор процедил в ухо медсестре: «Тардивная дискинезия».

Невозможно терпеть.

* * *
Они думают, что никто не придёт навестить меня.

Стены.
Холод камня.
Им – обжигаешься.
Решётка.
Там, где ещё вчера скрипела форточка, – грустный Ангел. Левое крыло золотое, правое – чёрное.
Он манит меня, он протягивает к солнцу руки. Но почему-то молчит.

* * *
Убегу.
В четвёртый раз.

* * *
Эхом из прошлой жизни:

«Статья 47 «Закона о СМИ» РФ.
Журналист имеет право:
1. Искать, запрашивать, получать и распространять информацию…»

Одиночество с видом на море

Ты живешь на берегу моря.
И жизнь твоя, кажется, стабильна. Кажется – всё идёт так, как запланировано и хочется. Работа. Квартира. Собака.
Ты всего добиваешься сама. Всегда. Ты гордишься независимостью.

Неглупа. Привлекательна. Свободна.
Чего ещё желать?

* * *
Появляются и исчезают мужчины…
«Поклонники»… – ты называешь их проходным словом.
Их всегда много. – Тех, кто пьёт радость в твоих глазах.
Они – дарят подарки, говорят красивые слова. Ты – слышишь то, что хочешь услышать. Женщине приятно, когда на неё обращают внимание мужчины. Когда её замечают на улице, во все глаза смотрят вслед.
* * *
Каждый летний вечер, едва смолкнут шумные ноты праздника жизни, едва первые звёзды улыбнутся темнеющему небу, ты выходишь на балкон и смотришь на море.
Внизу разговорившиеся волны что-то твердят припозднившемуся прохожему. Слышится сирена проходящего судна.

Внезапно прохладный ветер обнимает тебя за плечи.
И ты начинаешь вспоминать неслучившееся. Ты перебираешь в памяти лица, слова, жесты. Ты вспоминаешь юность, первую любовь, мечты, которым никогда не сбыться…

И нет во Вселенной такой силы, которая смогла бы прогнать твою печаль.
И ресницы не могут удержать слёзы.
И ты понимаешь, что совсем одна в целом мире…
Беззащитна.

Несмотря на смс «Я тебя люблю».

Акварель

Мечты треснули подобно фарфоровой чашке. Осколки–стрелы.
И всего-то – одно движение руки – разжать кулак. Один равнодушный взгляд в глубину комнаты – в полумрак, хранящий его шаги.

Ещё накануне – вместе смотрели DVD. Он пил кофе, прижав тебя к сердцу и не замечая, что ты не отрываешь от него взгляда.
Вечером – он гулял с твоей собакой. Утром – будил поцелуем. В полдень – незнакомый мальчишка, представившись сотрудником службы доставки популярного супермаркета, приносил букет цветов. Среди лепестков и листьев ты находила его карточку: «Я люблю тебя».

* * *
Теперь –
...Всё время натыкаешься на позабытый им томик Бодлера.
С удивлением – он так любил – приподнимаешь бровь, в недоумении – разглядываешь разрывающийся от перезвонов телефон.

В полночь – разбив очередную чашку – ты берёшь угольный карандаш и начинаешь рисовать.

* * *
Утром сжигаешь наброски в камине.

Жаль.
Отпуск затянулся.

Ты – становишься осторожней: в диалоге с собой, не умолкающем ни на мгновение, тщательно подбираешь слова.

* * *
Его больше нет.

Два письма на французском

Небо – кристалл. В него – падать лучом. Преломляться. Разбить сердце на спектр цветов.
Красный – каяться.
Оранжевый – отвергать.
Жёлтый – жалеть.
Зелёный – забывать.
Голубой – геройствовать.
Синий – сомневаться.
Фиолетовый – …

Читать Гюго – «Последний день приговорённого к смерти».

Виши, Довиль, Биарриц, Виттель, Ницца, Канны.

Но письма приходят из пригорода Шамони – Ле Боссон.
Mer de Glace – «Ледяное море»…

«…Je t’aime. Je suis fou de toi.
Maria.»

* * *
Нас разделяет несколько границ. Бессонница часовых поясов. Службы на латыни.

Милая, зачем ты пишешь письма, от которых хочется плакать?

Камешки

Мы познакомились.
Легко и случайно. 18 марта. У границы вьюг и подснежников. За пределами разочарований, в сравнении с которыми Великая китайская стена – преграда малая.

* * *
Я сидел в жюри конкурса (и неважно, какого именно). Ты – фотохудожник известного издания – экзотическим мотыльком порхала по залу, время от времени нажимая на спусковую кнопку «Nikon D3».

* * *
Никто никогда не знает, как случается ЭТО.
Взгляд? Улыбка? Взмах ресниц?
Я не запомнил банальностей – доля мгновения и... Fatum.
Божественный промысел Великих мойр – Клото, Лахезис и Атропос.

* * *
И только много, много позже – в твоих руках появилась резная шкатулка. Спустя ещё одно па Вселенной – тонкая жемчужная нить, <…>, три колечка, два из которых серебряные – ты любишь серебро. Третье – тайна. Даже для самых близких людей. Третье – золотым теплом заботливо обняло безымянный палец твоей правой руки.
Но не в украшениях дело…

Ответственность.
Ты стала серьёзней. Внимательней. Заботливей. И лишь беспомощная беспечность не покинула моего сердца.

* * *
«Борьба и единство противоположностей» – сказано о нас. Урим и Тумим. «Да» и «Нет». Близкое и далёкое. Невоссоединимое нераздельное, в центре которого… Истина, Бог, Лю-бовь.
А Любовь – известное дело – самодостаточна.
Венец – первенец.

* * *
И Богом быть трудно, и – камешки собирать.

Три
восклицательных
знака

ВОСКЛИЦАНИЕ номер ОДИН

Во вторник, на тринадцатой минуте существования Молчание остановилось. Попросило прощения у Отчаяния и рванулось к Тишине – целовать ручку. Побежало – сломя голову, – не замечая напрасных попыток уважаемых и не очень чувств предотвратить намечающийся конфуз.

ВОСКЛИЦАНИЕ номер ДВА

Ухмыльнувшись без причины, Дева отправила СМС. Желание оставаться Королевой толкает подчас на безрассудство.
В ответ пришло сообщение с предложением. Провести конференцию. На Земле Франца-Иосифа.

ВОСКЛИЦАНИЕ номер ТРИ

От Шанса до Резонанса.
Власть подвластна харизме Соблазна?
Главное – не свалиться в оркестровую яму.

P.S.

Автор приносит извинения за грубость и возможную (подразумевающуюся) никчёмность словесных инсталляций и экзистенциальный мусор морфем.

Если ЗАВТРА всё-таки наступит…

Если облака на рассвете – станут перьевыми, а все сны останутся в ладошке…
Если ты позволишь ему заплетать косы, а он поцелует тебя долго-долго…
Если все желания станут капризно-внезапными, а ветер – неизменно попутным…
Если…

<…>, …то – лейся, Восклицание! Лейся-залейся. Изумрудом трав, щебетом птиц, дрожанием листьев. Словами недосказанными, взглядами нерастраченными.
Воспоминанием, грёзами, светом золотым.

Споспешествуй, Любовь!

* * *
Почему женщины любят фотографироваться с букетом цветов?

Не оттого ли, что – мгновения эти редки и в будни – совсем другие фотографии?
Не потому ли, что с годами всё меньше внимания Единственного и больше – дежурных улыбок?

* * *
Почему несвободные мужчины, едва светает выходной, готовы бежать из родного гнезда под благовидной причиной?
Не потому ли, что: «Полы не крашены, мусор в ведре, шубу хочу!»?
Не оттого ли – крик: «Я сам по себе!»?

* * *
Если ЗАВТРА всё-таки наступит, споспешествуй, Любовь!

Привыкну

Аминь.
Я к этому привыкну.

О чём – твоё Молчание кричит?

Не дождавшись – ни письма, ни звонка, ни воспоминания – найти в себе решимость жить дальше. Просто жить. Без лишних раздумий. Без отчаяния. Без – пустых надежд и обещаний. Подчиниться ритму Вселенной. Довериться – Таинственному Незнакомцу Небесному.
Ограничивать скорость автомобиля. Не терять алмазные секунды легкорастворимого времени в ночных барах. Не оглядываться на случайные голоса. Читать правильные книги. Не опаздывать на работу, удивляя сослуживцев идеально белой сорочкой. Наконец-то научиться не терять запонки – их подарила ты.

* * *
В какие лабиринты скрылось Понимание-отшельник?
Перестаю ждать – праздники, звездопады, твои ответы на мои письма…
Перестаю искать смысл в немыслимом.
Перестаю стремиться к морю.

* * *
Завтра и Всегда –
Всё сначала.

Я к этому привыкну.
Аминь.

Абсорбция

* * *
Жизнь!
Зачав радость заслуженных и нежданных побед и развенчав боль неудач, что сполохами освещает сумерки будней, ты даришь щедро – слухи, сплетни, Любовь…

* * *
Тоска!
Затянулась бы петлёй.
Охнула бы песней гусляров… Пусть цепляются их пальцы за струны. Пусть.
Только б добраться до Стены Плача. Скорбной стены.
Окрепнуть молитвой, прикоснувшись к Вечности.

Боже!
Научи не остаться прохожим. Прости – равнодушие. Отними – жестокосердие.
Не дай – изгнания, где ночи совсем не похожи на ночи. Теперь – удобный случай.
* * *
Влюбиться?
Да не в кого!

Отчаяться?
Ну уж нет!

P.S.
А без травы – поле мертвое. Без волны – океан – пустыня.
Смею – броситься в облака, так, чтобы небо – далеко-далеко внизу!

Здравствуй, Лариска!

Помнишь, как часто пишут из армии? «Вот выдалась свободная минутка, решил черкануть пару строк…». А дальше – пара строк плавно перетекает в лист-другой-третий. Смешно, конечно.
И вроде написано ни о чём, а читать – приятно. Перечитывать – хочется.

* * *
А ты всё-таки уехала. Не дождавшись моего согласия, простив мою нерешительность. Отринув собственные сомнения, переживания.
Для тебя – оказалось легко. В одночасье – уволиться с неплохой (в общем-то) работы. Сдать приятелям квартиру (поженились!) – пусть пользуются! О, Сердце Женщины…
Купить два билета на самолёт – ты до последнего момента верила, что я полечу с тобой…
Порвать второй билет у самого трапа…

* * *
Первое время я называл твой поступок бегством. Злился на тебя. Ругал. Пытался понять. Но не мог. И не спасало – ни хорошее вино, ни случайные связи.
Возвращение к осмысленному существованию далось непросто – понадобились годы.
Водоворот событий притупил острие отчаяния.

* * *
Дожди ли в твоём Торонто? Радуга ли Канадского водопада? Небо синей синевы?
На Земле очень много разлук, милая.
Пройдёт не так много мгновений, и снова – старым скрипучим пером, стараясь изо всех сил, я аккуратно выведу: «Здравствуй, Лариска…».
Здравствуй…

Инфинитив совершенного несовершенства

Может быть, может быть… малое Дитя, заблудшее.

* * *
Поспешить ошибиться.
Облечься в мантию обидных слов. Нагрубить окружающему миру, вскинувшему в недоумении брови.

Сдавить, переломив, талию песочных часов.
Из ладони в ладонь пересыпать пыль времён.

Слушать не слыша – скулящее дрожание струны Арфы Небес.
Терять надежду. Бежать – не ведая предела.

Распахнуть объятие навстречу рассвету, разорвавшемуся атомным смерчем.

Достигнуть жгуче желаемого. Научиться ходить по воде.
Раствориться в чужих Воспоминаниях о Голгофе.
Отринуть опыт. Стать беспомощным.

* * *
Наплевать на отсутствие оригинальности.
Упиваться амброзией самодостаточности.

Научиться не осуждать.

Угомониться и жить –
Сердцебиенно.

Вич

Вроде бы ничего не случилось. Вроде бы – не стряслось…
Всё тот же свет в наших окнах. – Спешу домой, удивляясь собственной домашности. В надломе грёз, шалея, – не замечаю ничего вокруг. Никого.
В мире существуешь только ты.
Даже – если чёрно-белая киноплёнка – боль.

Сонм воспоминаний назад – покаяние.
Прости – не берёг, не ждал чудес. Забывал. Стыдился.
Жил – без остановки. Не прислушиваясь ни к словам, ни к желаниям капризным, ни к твоим молитвам. Словно босиком – по углям.

Отныне –
...Вьюгами серебряными, снами доверчивыми, васильковыми полями – пытаюсь склеить наш мир. Прежний мир.
Я смогу. Выдержу. Сумею.
Обязательно – успею.

* * *

Что стряслось, милая? Пожалуйста, не плачь.

* * *
Твоя первая беременность.
Утром выпорхнула из дома. Всего-то – забрать результаты обычных анализов.

Где бродила весь день, отключив мобильный? Успел соскучиться…

Вечер вороньим крылом взмахнул у окна.

Вернулась.
Глаза – не узнал.
Выдохнула: «Вич...»
Едва успел подхватить слабеющее тело. Упала в мои ладони.

* * *
Я никогда тебя не оставлю. Даже 17 марта.
Совсем никакого значения
Едва появился на рабочем месте – в кабинет бесцеремонно ввалилась делегация сослуживцев, вразнобой напевавших «Happy birthday». Спустя четверть часа, напившись красного чаю и наулыбавшись вволю, с чувством удовлетворения ушли.
Неплотно прикрытой – дверь оставалась недолго…
Ближе к полудню – сошёл с ума, разбирая горы подарков. Мобили, ручки, брелоки, конверты с деньгами… безделушки-мелочи. Хвала Небесам – никто не додумался принести цветы.
Когда эта страна превратилась в государство менеджеров?
Кому наверняка известно, каким образом ими управлять?

Мобильный не успевал прислушаться к тишине – Сеул, Владивосток, Уссурийск, Хабаровск, Комсомольск-на-Амуре, Новосибирск, Пермь, Москва, снова Хабаровск, Владивосток…
И это было настоящим свинством с моей стороны – спрятавшись за работой и оправдав ею равнодушие, трагически забыть – непростительно надолго, что мир полон тех, кто помнит, ценит, любит – искренно.

* * *
Ближе к 15-00 не выдерживаю, объявляю оставшееся до закрытия время периодом всемирного веселья, национальным праздником.
Оказывается – трепетно желающие только этого и ожидают.

В самый разгар своеобразного праздника жизни кто-то протягивает мне трубку позабытого на столе мобильного:
– Твоя…
Вздохнув, смотрю на часы. Беру телефон.

Лишь месяц мы делим то, что в романах сладко называют «ложе».
Но в душу зачем лезть?
Пытаюсь вспомнить, когда позволил вить из себя верёвки.
Далее – по закону жанра – привычно обманываю:
– Лапа, буду не поздно. Да, день рождения – не у соседки, у меня. Ужин? Конечно – помню. Нет, это не женские голоса. Нет, не пью. Нет, за руль не сяду. Конечно, никаких сигарет. Даже «lite»! – стряхиваю с коленей сигаретный пепел. – Жди. Уже еду.

Роняю на пол бокал. Щурясь от выпитого вина, голубоглазая блондинка Марина кричит: «На счастье!».
Недвусмысленно дёргает меня за рукав, кивая в сторону пустующих кабинетов.
Знал бы её муж… Иногда кажется, что он всё знает. И знает очень давно. Но это не имеет никакого значения.
Совсем никакого значения.

Женщина, которая…

Так случается иногда…
Борюсь с неодолимым желанием обратиться на «ты».

Фраза «мы будто знакомы тысячу лет» выглядит жалкой попыткой облечь в словесную форму сокровенное единение чего-то – в реальности никогда не дробившегося, разве что – беспомощным сознанием.

В бездонности милых глаз её… – что? Сонная размеренность зимних полей, непременно – колючий оснеженный ветер. Но… тонкий весенний ручеек… смеётся – звонко-звонко. И начинаешь верить в смысл жизни.
И совсем ни при чём женская красота, хотя – даже Бог не откажется стать свидетелем – так и случаются войны.. И даже одухотворённая многосмысленность и недосказанность не имеют значения.
Хочется – тонуть в перине небес.

Имени твоего не скажу…
Кто придумал, что надо расставаться? Даже – если жизнь – капля дождя, танцующая на поверхности лужи всего одно па…

Пропало всё

Вновь и вновь снятся январские метели. Солнечное пятно, едва различимое в сером безу-мии неба. Бегущая рядом с колесом «Тойоты» обочина шоссе. Мутно-жёлтый свет фар встречных автомобилей – все возвращаются домой. Дома – несомненно – ждут. Помнят. Скучают.
Январский день, словно взмах ресниц любимой, краток. Стоит задержаться в дороге, и сумерки торопятся занять свободные пассажирские места. Пугаясь ярости снегопада, сильнее придавливаешь педаль, несколько раз едва не срываешься в занос. Закусив губу, крепче сжимаешь руль.

За перьями снега, прилипшими к стёклам на дверцах, – крючковатые тени, тянущиеся прямо к сердцу. Мистерия мистического. Видения, достойные страниц Гюго и Булгакова.

* * *
Только птицам неведомы границы. Человеку – сбежать нелегко. Зачем ему свобода? Куда он – с этой свободой?
* * *
На ночь – ты всегда распускаешь косы.
Поглаживая твои волосы, спешу рассыпаться бусинками по твоей шее. Ни бархат, ни шёлк, ни что там существует ещё – никогда даже не уподобится смуглой первозданности твоей кожи.
Ты создана любить.
И неважно, сколько раз в твоей жизни – до меня – часы отстукивали осень. Мне совсем нет дела до минувших вечеров, какими бы поздними они ни были.

* * *
В прошлом – всё пропало. Всё, что – до тебя.

* * *
Здесь – найденное нами Начало.
Дом нашей Любви.

Устаю

Заоднообразились недели.
На три вдоха из четырёх – запах еловый. Ни оглянуться, ни поспешить.
Прикусив колпачок авторучки, подумал: «Так и эдак – сколько можно спрашивать всех вокруг, где же девочка в зелёной – с рок-идолом на груди – футболке?»
Псом голодным бродят сумерки. Осторожно!

* * *
Вчера утром довелось наблюдать почти сюжет.
Идёт молодая. Даже привлекательная. Но – шок. Тягуче-навязчиво показалось, что вся вселенная только и существует по её воле. Ни одного случайного жеста, хмурого взгляда – богиня.
И не идёт вовсе, и не парит: слов нет – задыхаюсь от эпитетов.

Захотелось съёрничать: – Принцесса, мне с вами по пути!
Рука дрогнула, не решаясь обжечься прикосновением.
Сдержался. Дома своя такая. Дома – лучше.

* * *
Заунывный вечер-пастилка. Понемногу испаряется зной. Лунный диск – забеременел двумя минувшими пятницами.
Мечтай – не мечтай, но – выбирая из множества, – предпочел бы не символизм Бранденбургских ворот, уклонился бы от назойливости голосов бульвара Курфюрстендам с его многочисленными магазинами, кафе, ресторанами и театрами.

Ждал бы тебя в Трептов-парке…

Вне контекста

8.00
Отдождило.
Солнце бешеной лисицей оскалило пасть.
Чем подпереть его скрежещущее скольжение?
Сумасшедшие воробьи гурьбой налетели на оброненную кем-то булку.
Тут же, у края цветочной клумбы, – не особо скрываясь, – темноглазый сиамский кот приготовился к прыжку всей своей жизни – в самый центр чирикающей братии.
Распоясалось утро – Спаса нет.
Ноги, ноги… забудьте дорогу в душный офис…

* * *
ICQ.
Полдень.
– Привет…
– Здравствуй.
Почти поддался искушению спросить: «А помнишь?»
Восклицание за восклицанием.
Если возможно забыть незабываемое, то… да минует меня чаша сия – отхрипелось.
И никаких сравнений отныне. Но почему ты так похожа на Джей Ло?

* * *
Ночь. Пол–ночь. Валидол.
У последней точки овальные бока. Щёки чернильные надула – ишь, королевна пунктуа-ции…
Легко разомкнулись губы: «Прощай…»

* * *
<Контакт удалил себя из вашего списка>.

Курсив. До востребования

Воруя запахи и звуки, пряча под крыло сумеречные радости и тревоги, ночь роняет перья.
Ещё слышны последние сиплые ноты скулящего в куче мусора пса, ещё виднеется вдали пульсирующий свет фар запоздалых автомобилей, ещё…
Но время готово перепрыгнуть через голову, отрицая присущую только ему неизбывность.
Провинциальный городок постепенно засыпает.

* * *
Прерывая агонию снов, замечаю – на марком небосклоне веснушки звёзд. Месяц дегусти-рует мокко.
Исполняя желания, мыкаться предстоит только мне…
Что за надобность в том? Но – по наитию – не иначе... Лавры пожинать – сердцу накладно. Избегаю – неоспоримо.

* * *
Совершая обряды, обручаюсь.
Осмеливаюсь вкусить земных плодов. Смельчак, подвергший сомнению волю Творца. Безумец неискушённый, вдохнувший аромат женщины.

* * *
Перевернув песочные часы, никто не в силах ввести в заблуждение Хронос. Химера.

Но к чему ворошить ворожённое?

Судьба моя – спустя тысячемгновения, превратиться в мемуариста. Но это – только паллиатив. Полюбить кого-то, кроме тебя, – невозможно. Пишу ремарки к давно сыгранной респектабельным другим пьесе.

Вёснами – сбегают потоки с далёких-предалёких гор.
Сегодня – потеряв память и ослепнув – остаюсь лишь отражением в твоих глазах.
Смертный – назовусь смиренником.

Лазаря петь

Четвёртый «страшный секрет». И уже – нет сил хранить огнемесиво мыслей в ледяной полусфере мозга. Кричу, закрывая уши обветренными ладонями – силясь превозмочь едва уловимый звон Непонимающего.
Он приготовил мне встречу. Такие встречи люди называют желанными. Но я давно уже размыкаю веки не как человек.

* * *
– Кто ты? Оставайся на месте! – выкидываю вперед руку. Но воля уже сломлена. Женщина приближается. Она слышит те же голоса, что и я. Гореть бы нам в едином костре инквизиции. Великой Инквизиции. Стать прахом, стучащим хоть в чьи-нибудь сердца. Где-нибудь в поле зрения балагура Уленшпигеля. Помню о нём.
Мы знакомы многие сны. Мы – два пера одного крыла. Мы одно целое, разрезанное надвое властной рукой Провидения.
Бросаюсь непослушным телом в горизонтальность двуспальной кровати. Женщина выскальзывает из платья, опускается на колени... и Вселенная рассыпается в алмазную пыль видений, каждое из которых неподвластно описанию скупого буквосплетения земных наречий. Исчезает и прозрачное Время, и бездонное Пространство. Проживая в один стон тысячи воплощений, умирая бродяжкой и воскресая божеством, пытаюсь сохранить хотя бы частичку сознания, но нет никаких сил противостоять…

* * *
Пытаюсь определить Будущее.
Всё зарубцуется – позже, спустя… В ином измерении.

* * *
Если Ангел – всё-таки Дух, то почему он дышит?

Domiri

Забуду, как звучит твой голос…
Но – позже, позже.
Сейчас – подойди ко мне.
Закрой глаза. Успокоить хочу их безбрежную мудрость.
Прикоснусь дрожащими пальцами к твоим губам. Не смея лелеять надежду на большее. Проведу по щеке.
На три минуты дольше, на горсть сомнений горше – вздох. Кружится голова.

Запомню тебя.
Выбор – осознанный. Выбор – праведный. Грешный.
Даже у треугольника – параллельные стороны.

* * *
Я расскажу тебе о горько-смолистом благоухании Арз Ар-раба на склонах Ливана.
Его ветви две тысячи лет хранят прикосновения пророков.
Вечнозелёный Кедр вечноравнодушного Бога.

Твои ресницы вздрогнут. Разомкнешь губы, желая спросить о чём-то.
– Молчи! Пожалуйста. Послушай. – Набат. Это сердце моё. Глупое сердце, не понимающее… Неделимое. Оно – твоё. От первого невинного слова до...
Подари мне свою улыбку...

* * *
Ветер.
Ты полети, пожалуйста, к ней. Не бойся больших расстояний.
Расскажи – я помню Свет в её глазах.
Далеко!
Вопреки!

* * *
В чёрной рамочке Любовь.
Босиком – по булыжной мостовой...

Гроза

вырванная страница <подражание Р. Баху>

Ты помнишь – накануне вечером мы купили у дачницы немного малины. И я не знаю более умилительной картины, чем та, которую мне довелось увидеть чуть позже: словно маленькая девочка, ты, не переставая о чём-то говорить, ела ягоду. Как очаровательно блестели в тот миг твои глаза…
А далеко за полночь я проснулся от звука собственного голоса: «Ом таре туттаре туре со-ха». Это была мантра Тары – женской формы Будды. Известно, что Зелёная Тара, устраняя все помехи в жизни и практике, дарует страждущему энергию и силу для дальнейшего движения вперёд.
Подойдя к проёму окна, я замер и прислушался: сновидения провинциального города сотрясала гроза.
В раскатах грома слышался крик раненого орла и плач деревенской женщины над больным ребёнком. За дрожанием стёкол прятались порывы западного ветра. Капли дождя ожесточённо стучали по листве и ветвям деревьев, по жестяному подоконнику. Словно в танце индейского шамана, по стенам комнаты метались шальные тени.
Я оглянулся и посмотрел на тебя. Ты спала. Безмятежно, будто ребёнок. Присев на корточки у края кровати, я прикоснулся к твоей ладони – самой милой ладони во Вселенной. Ты улыбнулась во сне. И я сделал то, ради чего осмелился провести эту ночь с тобой: на безымянный палец твоей правой руки я надел Кольцо Сострадания. Оно невидимо обычным зрением.
Отныне в любой трудный момент ты можешь прикоснуться к нему и попросить помощи. Печаль уйдёт.
Это кольцо только твоё. Оно никогда не разобьётся, подобно хрустальному, блеск его лунного камня не потускнеет от времени, его невозможно украсть вору. Ты можешь только подарить его. – Тому, кого полюбишь всем сердцем.

Индульгенция

Получить индульгенцию у сердца.
Гулять с королевой.
Украсть её у мужа, у любовника, у детей, у работы, у стихов. У всего самого важного для неё. У всех переживаний и перевоплощений.
Заговорить её. Заговориться с ней.
Заблудиться в желаниях. Позволить себе немного слёз – украдкой.
Мы – конгениальны.

* * *
И неважно, что станет со мной в миг, когда выпущу из рук её ладонь.
Потом – хоть в кандалы беспокойных короткометражных снов, хоть в карцер угнетающих фантазий. Или – в плен косматых ветров.
Ни на стон не пожалеть.
* * *
Она возвращается в свой мир. В свой – настоящий. Из него – убегать всё труднее…

* * *
Я снова увижу её.

И ни при чём – дороги-расстояния, самолёты-взлёты-посадки. Я забываю слово «далеко». Стоит закрыть глаза – и… я получаю индульгенцию.
Гулять с королевой…

Там, где ты
Слова становятся звуками.
Звуки – эхом.
Жизнь уместилась в несколько стихов.

* * *
Счастлива.
Пожалуйста, будь счастлива.

Тебе – по плечу гений рыжего священника.
Вивальди. Антонио.
Слушаешь ораторию «Moyses Deus Pharaonis»*.
«Времена года».
Вспоминаешь: плата за гениальность 19 флоринов 45 крейцеров. Кладбище для бедняков.
Зачем же так, австрийская синева заоблачная?

* * *
Ты счастлива. Секунды играют в прятки с летом. Какие могут быть секреты, если даже слёзы робеют укрыть Тайное?
От вопроса до ответа – игра настроений. Ночь, день. Хрупкость душ. Шёпот… Твой шёпот.
Судьба – дотла.
Обрывая жилы:
– Пожалуйста, будь счастлива.

* * *
Отрекусь от Небес.
На оборотной стороне Луны. Только бы – долететь. Не потерять связь, не оборвать нить серебряную. Раствориться в неосторожности. Не верить – ни приютам любви, ни слезам.
Не боюсь обознаться.

* * *
Недели напролёт – избавляться от слов, чтобы понять.
Пожалуйста, будь счастлива.
Пусть кто-то другой, не мы – найдёт ответ.
Сердце заковано в битое стекло.

Пожалуйста – будь счастлива…
Сквозь все ненастья.
________________________
* «Моисей, бог фараона».

Корми с руки
Прикормила?
Привадила?

Теперь корми с руки.
Теперь – что мне стая, кричащая сквозь ветер?
Небо – крылом – напополам.
Всё, что до тебя – сизой дымкой тает у горизонта. Взмахну – и исчезнет.

* * *
Разные.
Мы – непохожие.
Став земным, шаг – за шагом. К тебе.
Бегу за тобой. – Притяжение притягательного.

Магия. Вера. Ожидание.
Так сложились звёзды северного полушария.
Видишь – мерцает Тубан*. Спустя каких-нибудь 20 тысяч лет она снова станет Полярной.

Ни поверить, ни усомниться: ты рядом.
Пью твой голос.
Сжимаю твою ладонь, не решаясь заглянуть в глаза.

Иллюзия. Прикосновение к другому измерению. Созерцание.
Бездна тишины.
Скучаю – даже на миг смыкая веки.

* * *
Мы равны перед ночью.
И ты – согласна на многое…

* * *
Пройдут века. Мир покорят иные герои.
Но останется Любовь. Сказка о ней.

_____________________________________
* Звезда в созвездии Дракона,
расположенная между Мицаром
и парой ярких звезд Ковша Малой Медведицы.
На территории РФ видна круглый год.
Сбереги

Свет из-под ресниц.
Пишу – набело, с тревогой думая о мгновении, когда тебе надоест читать.
Куда мне тогда? – В сердцепадение? В душесмирение?
Уж лучше – стеклянные облака – далеко внизу. И не останется времени распутать стропы парашюта.

Отучила. От скользкого непонимания. От ядовитого равнодушия.
Отвык. От рвущей перепонки тишины.
Так отвык, что не придумать терпкую сладость обратного пути.

Прикоснувшись к Добру, хочется не бояться жить. Ловить ладонями капли дождя.
Это твоя весна. Выдумки, выдумки.
На часах – начало сна. Одними губами прошепчу: «Спасибо».

* * *
Пойдём со мной. Я покажу тебе вершины гор. Для этого не нужно – ни географических карт, ни доступных взгляду ориентиров. Мои указатели – иные.
Мы полетим к синим переливам снегов, обжигающих дыхание разреженным холодом.
Оставим гордым птицам парение над лугами. Нам – иной полёт.
Ты на память прочтёшь сонеты. Их шептали тебе камни.
И почувствуешь счастье.
Великие Горы – восхищение!
Пара слов, прощаясь. И – без оглядки!

* * *
Нет! Не верь – далеко не всегда тайное становится явным.
Но желания всё-таки исполняются.
Об этом – мелодия, что соединяет сердца.

* * *
Проходит всё, имеющее Начало – испаряется радуга, засыпают звёзды, Встреча дарит Прощание.

Там, где нет меня, сбереги…
Там, где меня не будет никогда, помни...
Плачет стихами
июльская ночь

* * *
– Милая, наконец-то я дома. Почисти, пожалуйста, мои крылья, – устало плюхаюсь в кресло.

Всё просто: земной шар не такой уж и тяжёлый, чтобы мы, ангелы, могли краснеть за ваши поступки, люди. Увы.

Улыбается – где-то на кухне – чувствую. Значит – ждала. Беспокоилась. Любит.

– Блондинка моя – брюнетка крашеная, остаться бы здесь, на деревянной веранде, слушать, как плачет стихами ночь! А? Хочешь – ну их, людей, доверим их судьбы нашим детям и станем ухаживать за рыжей собакой, живущей под ветхим мостом у бывшей городской ратуши? – обнимаю. Прикрыв глаза, вдыхаю запах кожи возлюбленной. Ищу её губы – ночь даёт все права.

* * *
Утром, после дождя, в ещё свинцовом небе, где-то на окраине городка, слева от старой полуразрушенной городской ратуши – два луча радуги устремляются к самому Седьмому Небу.

Улица пустынна.

– Милый, только тебя я буду помнить.
– О чём ты?
– Мы всегда наедине. Ты и я.

Вырывает свою ладонь из моей, убегая.

Делаю шаг вдогонку, спотыкаюсь, с трудом сохраняю равновесие: у самых ног лежит рыжая собака...

Подстрочник, разбитый на части

1.
Однажды Выбравшая–другую–Любовь сказала Художнику: «Я не стану жить с тобой в съёмной квартире. Свою хочу!».
Собственно, тогда она ещё была Хитрый–Лисёнок, а не Выбравшая–другую–Любовь.

2.
В ту ночь, когда список контактов ICQ напоминает безлюдностью лунную поверхность, холодом – её же, выть–перевыть на неё же.
Ни случайного, ни забытого, ни вернувшегося. Ойкай – хоть до потери пульса. Наерундить можно что угодно. Но кошма – не носовой платок, не наплачешься.

3.
Поиграть с дочкой в ладушки перед сном. Спеть колыбельную о Далёких странах, в кото-рых живёт самая добрая фея. Подоткнуть одеяло. Поцеловать. Потушить свет.
Кудряшка театрально щурит глаза:
– Папа, ведь ты не уйдёшь завтра?

Долго-долго пить чай на кухне. Смотреть с высоты одиннадцатого этажа на полуночный владивостокский проспект, в тщете борющийся с припозднившимся автомобильным тром-бом. Сквозь тройной стеклопакет – жизнь мегаполиса похожа на кадры разрекламированного сериала.

4.
У соседа поёт кенарь. А что мне его горести?
Никаким кетгутом не сшить прошлого. Незаметно превращаюсь в брюзгу. Даже в сон падаю не замертво, как в юности-молодости. А ведь усталость – от радости обоюдной с желанной, встреченной всё-таки.

5.
Плотно закрыв дверь кабинета.

– Милая, шла бы ты… М-м-м… К маме.
Правильно, я эгоист. Несомненно – о тебе не забочусь: гуляем редко, в гостях в последний раз были в прошлом веке, в театре – в прошлой жизни. Ребёнка пора, а я не хочу? – Вот именно. Да, родная, чёртова газета важнее. Угу, только на работе и пропадаю. Да, только и делаю, что использую тебя.
Согласен, милая, признаю каждое обвинение твоё. Но почему же ты всё это время со мной? Почему не бросишь?
Милая, шла бы ты… к маме.

Открываю кингстоны. Для корабля это означает только одно.

Наслоение

Этажом выше – дождь.
Этажом ниже – сизое небо.
Вдовствующие тучи. Гулливые. Гурьбой – по горизонту.

Вдохновенный вдох Создателя ввосьмеро больше – от моего Инакомыслия. Силюсь по-нять – Замысел, Промысел. Тщетно, конечно. Истосковавшись по простоте, истёрханный сомнениями, бросаю на полпути исследования Источника Истины.

* * *
Троезвучия – истовые поклоны Испытаниям. Нелегко – мыслете выписывать.

Ну и денёк выдался! От воли до своеволия.
Хочется – на поклон Покаянию. Что-то останавливает – гордыня, стыд, скромность (Господи, прости!)…

Велико Небо, мал путник, а Путей – не заблудиться бы…

Номер порядковый
Среди всего, написанного прежде, – горы проходного материала, никчёмность сомнений, лужи словоблудия.
Так и мечусь – от чего-то, высосанного из пальца, до откровения. Прячусь за лирическим героем, вспоминаю, выдумываю… В ладошках, протянутых в летний дождь, – ускользающие будни.
Со временем приходит свобода – не забывая о читателе, писать для себя.
О, Искомая Праведность… О ней – ни слова!

* * *
Бокал вина.
Званных много… Накрываю столы. Не опоздать бы!
Солнце, ожелтевшее ожесточённо… Голоса, как солнечные пятна. Берега памяти. Со–распятие Незабываемого.

Взглядом – стучать в ослепшие окна.
Избранных – единицы. Оглядываюсь, узнавая.
Смотрю на яблоню, листвой расшвырявшуюся…

* * *
Опустела земля. Но лишь на миг.
В следующий – сердце понимающее. Но – далеко. Так далеко, что не хватит ни опыта, ни юности, ни жизни – падать в луга – росой… Время не течёт обратно.

Но ведь всем встречам, кроме прощания, – смысл не исчерпать? И что – делить поровну, осторожно ступая по краю?
По грани – времён, холодов, гордости, потерь потерянных… потерявшихся…
Понимать, но не быть вместе.

Это – в других судьбах я ничего не значу.
Ожидание становится чуткостью.

* * *
Годы обязательно минуют. Горечи – нет.
Прощаний больше встреч.
Шёпот: «Так – надо!»

По ошибке

По ошибке выпал снег.
По ошибке – растаял.

Ложечку – поперёк чашки. Кофе с солью.
Вечер – измазанный йодом. Крест-накрест.
Background.

А вчера… мою рощу вырубили. Под самый, что ни на есть…
Все двадцать четыре осины. Рассеивая площадную брань.

* * *
Пригласил знакомую: «По глотку? По – глоточку?». Кубинский ром – тростниковая вседозволенность. Плюс – (минус) кельтские баллады...
За полночь девочка давала… советы – не только.
Захлебнуться «make love» – самое-самое.
Утром спрашивала, почему я кричу во сне. Смешная… Что же мне в этом самом сне – плакать? Истерик со мной не бывает. Видимое – благополучие. А истина, известно, где-то…

Можно перемножить Х на Y. Или расстрелять вопросами. Броситься в седину дождей. Омутов – полным–полно. Мы – разные. Но лучше, чем «хорошо», не случается. Ни с кем. Ни – от кого.

* * *
Чем бесфонемнее парадигма мыслей, тем слова – невесомее.
Слава Богу, нет желания вляпаться в религию. Но одно: бежать – атеизма.
Не для того ли поперёк судеб – карусель-маятник, Миры пронзающий? Ищу трибуны – молчать.

Вочеловечившись, воспроизвожу. Ухожу в Неизведанное.
Независимость = свобода.

P.S.
За крики ночные – прости. Я многого не замечал прежде…

Напрасно

Днями:
Плотность событий – яблоку негде упасть. Даже – наливному. Даже – в голодный рот. Восклицания от «увы…» до «О, Вы!!!». Вперёд-назад. Порой – наугад. Всё чаще – невпопад. Ангелы и те – мечутся тенями.
Но – от себя не отпускаю.

Вечерами:
Vanessa Mae. Joe Cocker. Что-то ещё… – из классики. Фиолетовое небо обнимают золотокаучуковые облака. Злость на Зависть. О цветах говорить – нет смысла, ибо вне контекста – палитра наибогата, а в частности – цветы – чёрно-белые. Контраст. Полярность. Дуальность. Всевозможные anti-, contra- и так далее. Цветы – не цвет.

– Я не понимаю тебя… – опускаешь ресницы.
– Просто чувствуй, молчи – как молчала недели напролёт. Не сомневайся, но и не верь. Вытяни руки в стороны. Балансируй: канат под ногами. Иди на мой голос. Вниз – не смотри. Доверься. Мы всего лишь артисты. И наша жизнь – представление.

Ночами:

– Только летящая карусель кружит голову. И звёздам улыбнёмся мы. Вдвоём – глажу тыльной стороной ладони по её щеке. – Болезни проходят.

ВСЕГДА:
Всё ещё ждёшь...

Если

Подумалось вдруг. Кстати.
Публикуемое – чуть упрощаю.

1.
Если набраться смелости и отправиться вслед за рассветом, то приблизительно через 9 часов на солнечных крыльях достигнешь Берлина.
Владивосток, прощай.

2.
Если, отпустив на волю отчаяние, выйдешь в полночь во двор и обнимешь дерево, сердцем постигнешь Потаённое. И тогда лишь от тебя будет зависеть – кто твой бог.
Воодушевление, здравствуй!

3.
Если сделать с десяток фотоснимков московских двориков, то не факт, что твои снимки с радостью возьмет злой редактор какого-нибудь «глянца».
Другое дело – ООО «Рисовое», бывший колхоз «Пионер». Тамошняя районная газета до сих пор зависит от линотипа.

Уголёк

Тлей – не тлей. Всё давно решено. Евангелие от Матфея. Стих 26. В нём – о Начале. Слова падают на грудь. Слова – цепкие корни пускают в сердце. Каменными потоками летят куда-то вниз, сквозь внутренности.
Чтобы трижды упасть под Крестом, нужно выслушать трижды, как от тебя отреклись.

Но угли – чёрные. Все до единого. В кулак сжав – в пыль не размять камень огнепитающий.
Ты не станешь горевать, если я умру. Мы и знакомы-то… – незнакомы.

* * *
На западном склоне безвестной горы – увы – нет растительности. Базальтовая проплешина. Более 800 метров над уровнем моря. Сопка Обзорная. Вдох и выдох не заглушат сердцебиения радостного: приехала, ждал.
Здесь весной цвет багульника прячется от взора людского, к лету – пускает в Небо стрелы папоротник.
На этих склонах старый гольд Дерсу слушал голос тайги.

Не смотри на долину – забудешь. Красоту? – только не скудным языком человеческим! Пусть шумит кедр-великан, пусть вьются лианы лимонника, пусть крадётся леопард, пусть…
Даже вырвав из сердца червоточину равнодушия и ежеминутной занятости, даже раскаявшись в собственной спеси и высокомерии, простив себе лицемерие, никогда не полюбишь ты этого склона.
Здесь даже родиться мало. Эта связь – крепче кровной. Чему-то духовному сродни.
Ты знаешь – случайностей не существует.

* * *
Больше не боюсь.
Ни костра, ни плахи.
Костёр – предпочтительнее, ибо все до единого – угли – чёрные…

Непротивление

Ночи доброй, Отче.
Только Ты и знаешь:
ни соломки постелить, ни сумы отнять. Пол холодный – в самый раз по коленям грешным моим.
По углам – паутины сомнений. В центре комнаты –¬ стыд. Всё дожди да метели – не елей. А закаты – штыки наточили, высмеять готовы. Супротив меня – врукопашную. Но не отступать же теперь?
Сумасшествие близится.
Отмахиваюсь от кругов чёрных в глазах. Опираюсь о стену, неумело побеленную. Пол – холодный, земляной. Для ступней и коленей… – слов не жаль – повторяюсь.
– Неужели никто не слышит истошные вопли младенца в колыбели? Не щекочет, рвёт перепонки крик захлёбывающийся. Кто-нибудь, сделайте хоть что-то… Дайте грудь ему, кормилицы.

Веником из полыни вымести бред и наваждение. Помилуй, Отче! Красные флаги вокруг и белые дни. Нерассказанное, утаённое – кашель натужный, буквоброжение никчёмное. За-будь и оставь!

О корыто споткнуться да лицом оземь. Нагрубил бы, но и веки сомкнутые не в силах Свет утаить от глаза.

* * *
Молился, не молился… – трапезничал келейно с ангелами Твоими. Ты прости меня. Не за тем пришёл в Мир, что творю, соблазнами полонён. Забываюсь. Не по чину мечты лелею. Маловер, наугад живущий.

На том и закончу писание свое.

По наитию –
…Колодник твой, Отче.

Нет жизни иной

Ты развесишь в углах лампионы. Все – в лазуритовый цвет. Слёзы бросятся врассыпную.
Поправляя вуаль, ты сумеешь обуздать дрожь ресниц. Ты сильная. По крайней мере – именно в этом ты уверяешь окружающих. Кто посмеет не поверить?
Ещё... ты умеешь ждать. Пронзающие время Сны и мимолётные Столетия. Ты веришь в реинкарнацию и ждёшь обещанного – встречи с ним в следующем воплощении. Но правда в том, что вы уже вместе. И не нужно читать скрижалей. И не стоит верить стигматам.
В затверделости грёз кислинка буден.

* * *
На три четверти – упоение покоем. Полузнайка-ветер не по сезону назойлив. От него ли нельзя отмахнуться?
Вот и славно.
Разноречие.

* * *
– Простите, Ваше Величество. Паж не прав.
Несколько реверансов. Рёбрам – плеть. Да какая разница, что – после украденного с Ваших губ поцелуя? – Песни кандальные в унисон с метелями сибирскими? рапира под сердце? пьяный смех в усы? ухмылки в укор?
Покаяние не больше грешника. Выбор за Вами, Особа Августейшая.

* * *
Вчуже жаль.
Это всё – разночтения Воли Творца.

Я – вне списка. Пусть попробуют наказать – Творец и королева.

40 минут

ЖЕНА:

– Кто-то подкованными подошвами по крыльцу – в ночь серебряную. Я не выключаю ночник до рассвета. Страх. Страх выстуживает сознание. Я понимаю, что это всего лишь бездомный пёс рыщет в поисках съедобного, что это лишь ветка старой яблони стучит в окно нашей спальни. Но мне одиноко без твоей улыбки. А вчера на веранду влетела ласточка. Я опять испугалась – какого ещё известия ожидать? Скоро осень, милый.

ЛЮБОВНИЦА:

– Что ж ты не звонишь? Ведь обещал найти доктора, который не станет задавать лишних вопросов. Ещё немного… и каждый встречный сочтёт за счастье показывать пальцем на мой округлый живот, шипя непотребное… Чёрт, ну почему ты не звонишь сам и запретил мне?

ДОЧЬ:

– Между прочим, я ничего не забыла – ты обещал сводить меня в аквапарк. Ты никогда не обманывал меня, папа. А у Машки из дома напротив – белый бант. Мама сказала, что ты уехал по делам.

ДРУГ:

– Не переживай ты ни о чём. Если услышишь, прочтёшь – помни.

НАЧАЛЬНИК (пьяным слюнявым шёпотом):

– Куда этот «деятель» сохранил файлы? Послезавтра приезжают из головной конторы… Что ж такое-то: не могу найти – ни планов, ни отчётов, ни макетов – ни-че-го!!! Угораздило же его…

* * *
Я – всем сразу:

«Здесь нет привязанности»

Дрогнут ресницы

Ты уснула в беспечную ночь.
Близкая моя – разомкнула в сонной улыбке губы. Далёкая моя – не прикоснуться! Спи. Я расскажу тебе сказки. В них нет песчаных бурь, ты не испугаешься – ни тени сизой, ни стона отчаянного. Пусть другие посыпают свою голову пеплом.

Не стану ничего стыдиться. Постараюсь никогда не сделать больно. Научусь плакать вместе с тобой, слёзы – в ладошки.
Исчезая – не растаю: I need you. Это так просто.

* * *
В каком столетии всё это было? Мы разбрасывали камни. Уходя, сжигали мосты за спиной. Мы безоглядно падали в снег. Босыми ногами – заблудившись, брели по северным склонам дюн. Разрушая города Поднебесные, мы любовались дымом над водой.
– Можно, я назову тебя… своей?
Позволь – хотя бы на грань спектра? На опоздавшее доверие? На хрупкость хрусталя? На замкнутость твоего обручального…

* * *
Пусть приснится тебе море. В нём – пусть отражается звёздно-веснушчатое небо. Даже если загорится полнолуние – ты ничего не забудешь.
Горький чай. Не переставая и не уставая – теребить бусы воспоминаний.
Трещина в серой шершавости асфальта. Лимонными дольками – сомнения.

Не знаю почему, но – мелодия за мелодией.

* * *
Встретиться нам – не получается…

Близкая моя, далёкая.
Всё ещё может измениться.
Дрогнут ресницы. И ты проснёшься.

Вернусь
Утром текст восклицательный показался рядовым, повествовательным. Зачерствевшим. Обыденным. Даже – хмурым. Никаким.
То ли грусть, то ли обида (и на кого? и за что?) лепестками тигровых лилий осыпалась в ладони с надломленного стебелька.

Случилось расписаться примерно так:

<От соприкосновения кончиков пальцев
Рождаются звёзды.
Северного полушария.

P.S.
Вернусь – напишу.
Не грусти.>

* * *
И подумать только – всё, что не может произойти, никогда и не произойдёт.
Я спрятал для тебя восемь снов – под подушкой. Но почему-то мне не приходило в голову поинтересоваться – умеешь ли ты гадать на картах? Посидеть на новой колоде? – Я так давно не целован.

* * *
До хрипа молчать – «The Beatles». Ресницами хлопать – о любви. Медленно-медленно брести в тени аллеи, разглядывая одуванчики в траве.
Испугать стайку взъерошенных воробьёв, снующих беспокойно у края дорожки. Они вечно о чём-то судачат…

* * *
Я слишком долго не мог смотреть в окошко ICQ. Забывал о водоразделах между нами.
Паводками – расплёскивая ожидания – пронесутся разочарования. Прости, прощая? Слова теряют магию привлекательности.

* * *
Уделив внимание – капельку, забывая о себе, поймёшь Тайну своего сердца.

Я знаю – сейчас ты сжала в ладошке крестик. Его подарила тебе мама.
А в твоём
королевстве...
Я… – гляжу сентябрём в заповедные дали, считанные повёрстно. Я – поверенный Неба. Оттого и молчу. Не имеют значения здесь – верных истин скрижали.
Поводырь мой устал… Хочешь – в поле ночуй.

* * *
А в твоём королевстве – туман. Бьётся крыльями о воду – Лебедь Серокрылый.
Помню взгляд. Помню слов – россыпи драгоценные. Неподражаемых слов, от которых ты однажды устала.

* * *
Подорожных столбов хоровод. Оступиться можно только в трясину.
Даже леший смеяться устал. И записывать за нами колкие фразы – не ахти как – Ангелам не с руки. Кто-то свыше постоянно вмешивается. И жизнь расставляет свои акценты. Неподкупно. Непостижимо. С каждым годом всё больше – наотмашь… И вот – по артериям – боль!
Даже на фото – глаза излучают боль. Что вам, люди? Проходите, милые. Спешке вашей – хлебосольность уютную. Велика ли важность?

* * *
Вдребезги – вдруг!
Внезапно ты поняла – скорей туда, где многолюдно. Где гул всех мировых наречий. Туда, где каждый каждому – прохожий. Но тщится изобразить сострадание и сопереживание.
Милая, что с тобой?! Что?

* * *
Вдругорядь – не устану спешить к тебе. Я – поверенный Неба, и о многом – говорить мне просто запретили.
Такой вот обычай – Ветхозаветный.

Ты становишься мудрей. Я – пью вдовые сны. Но мы оба – поём торжество. Совсем скоро ты поймёшь это.
Потаённому – судьба сбыться. Верь и прости запоздание.

* * *
А в твоём королевстве туман…

Белый огонь

Вот и хватит в Эмпиреях витать… Неосмотрительно это – ладони к пламени горнему.
И до чего легко – ни бежать, ни смиряться, ни вину помнить, ни обиду таить! Шагать – пусть даже в хлябь слякотную – по старой площади. Остановиться у автомата и сделать моментальный снимок. Снимок прощания с…
Легче. Так – легче. Если кто-то в силах поверить.

* * *
…В предсентябрьскую синь выпростав из-под ресниц взгляд, память латать – грёзами наивными. Только бы не заблудиться в собственном безумстве, у Неуклюжести на поводу.

* * *
Они теснятся, шикая друг на друга. Они постоянно сбиваются с ритма, ломают строй. Они шальные и пустые, глупые и недалёкие, вечные и спасающие мир. Простые и необычные.
Мои мысли.

* * *
Стараясь выразительно выразить невыразимое, кажется, я забыл о ком-то.
Две денежки – копейка. Но невозможно за все валюты здравствующих пока ещё наций купить её молчаливость – даже в неосязаемом сне. Нарочно путаюсь в словах. Лексикой – поперёк прощения.

* * *
Сердце дичится… – откровения. Дозваться не в силах, отказывается, глупое, дозаривать Любовь. На ранимость ссылается.
– Нет веры ему – заигралось, болезное, – до заикания.

* * *
Чужой город, бывший родным. Старая мансарда. Отсыревший табак в нераскуренной трубке с монограммой. Томик Цветаевой.
Храм воспоминаний.

Исправить

Поступью неуловимой в комнату крадётся ночь. Исчерна-лиловый западный край неба – лишь обещал, что сбудется...
Воленс-ноленс – по контурной карте снов, цветными карандашами – семирадужье.
Отчего – дрожь век? Руки – не крылья развоплощённых ангелов: тщетные взмахи полёт не подарят, но падение – спиной в шёлк простыни. Побережёмся?
Самое время – нос на квинту повесить…

* * *
На кивок в ответ – редко бросаются обниматься. И это придумано не мной. Чужие кипен-ные желания никому не интересны – хоть бейся соловьём о плотно закрытую в полночь раму оконную. Поделом, что отважился клетку покинуть.
Отправляя рациональное сознание на галеры мыслительного процесса, тешусь ожиданием призрачных дивидендов: ну, ещё немного… Грядёт покаяние перед Высшим, но прощения прошу – у людей.
А в небесах только рёв самолётов. Удивительно – ночные полёты военных в нашем провинциальном захолустье всё чаще – на незначительной до неприличия высоте. Форсаж. И слава богу – тем, кто в кабине, нет дела до перекосов в литературном процессе отдельно взятого субъекта Российской Федерации в Дальневосточном федеральном округе.

* * *
…Ещё несколько часов солнце не выглянет из своей конуры. Можно, не волнуясь, кого-нибудь из Небожителей помянуть всуе: Господи, читать мои строки – да не воспалятся Твои конъюнктивы… Крайний Твой – в крайность впадаю, крестины рассвета за воскресение почитая…

* * *
Укрыться бы – желание тайное – в краснолесье. Убежище искать у элементалов лесных. После – у крутояра узреть, как небо падает в гладь речную.

* * *
Прощения прошу. Спешу наговорённое исправить. Ан – невдомёк.

Сухие грозы

Всё-всё… Всё!
Мир иссох: я прочёл тебя, испил, пролил, вместил в один взгляд, в один слог и… даже прогнал. Но ты не особенно-то и противилась, уверенно ступив за порог в раздождившуюся ночь. Без оглядки. Без раздумий. Не оставив мне шанса очнуться от наваждения. Униженная – не унижалась.
Где они – прошлогодние листья? Ты забрала их с собой. Скоро – новый листопад.

* * *
Забываю дома – ключи от дома. Или это повод вернуться… домой? Домашности – не хватает.
Когда-нибудь надоест жуировать. Тогда и возненавижу слово «забавно», продам вторую машину и откажусь от съёмной квартиры, вспомню адрес прописки и то, что Она носит мою фамилию – дом должен быть один.
А полюблю слово другое – Домострой.

* * *
(В автомобиле. Опуская руку на колено жене)

– Если в одно мгновение – заживо – я забуду твоё имя, ничего зазорного?
Господи, как женщины любят раздавать пощёчины!

* * *
Снова и снова – над притихшими в полночь кварталами сухие грозы.
Жёлтое зарево, пронзающее чёртово небо от моего сердца до самого юга. Или запада – неважно.
Прощай, август.

Ни бельмеса

* * *
Ночь-бельевщица саван скроила. Ткань – втрое грубее вчерашнего.
Усмехнувшись в кулак, мычащее молчание сдало свои редуты – растроеточилось мне. До натужного перескрипывания пера, распинающего разлинованность страниц-странниц. Дифтонги шеренгами – нить размышлений потянулась, шёлка тоньше. Глядишь, к утру можно и на беловик переписывать – если кутаться в соблазны не устану.

* * *
Бросай меня, милая. Стану строить куры всем юбкам – свободным и чужим. Лайчонком стану заглядывать в их глаза, к коленям их всем телом ластиться. Не устану медвяными травами под их ноги стелиться, веселиться напропалую.
Правды у пережитого не выторговать. Гнуть бы гроши, ломая. Да не стоит товар лежалый медяка зелёного...

* * *
Вопросы, вопросы. Снова и снова. Всё чаще – не к месту, всё больше – неудобные, отчаянные.
Самое время вспомнить о чём-то мажорном. Но мачеха звёздная – мегера, отпустит ли?

* * *
Обещаю не обещать. Но куда дальше – сердце навырез…

* * *
Проходят – и беды, и праздники.
Наутро – ...

Восемь ночей в осень

Насмотревшись до конъюнктивита на отчаяние, я-не я – в который раз умиляюсь выпотрошенной простоте человеческого сердца. Демонстративной. Отрицающей явное. Простоте – фиктивной, иногда – напоказ, часто – тщетно борющейся со своим бессилием. В общем – агрессивной упрощённости чувств – умиляюсь, не переставая.
А жизнь – вдали и вблизи!
А жизнь – обрастает слухами, полнится сплетнями. От этого не уйти. Остаётся бороться или мириться. Путаясь в никому не нужных домыслах, маневрирую – между…

Ты написала мне письмо. О, сколько раз я вглядывался в аккуратные запятые, в негнущиеся восклицательные, в расхороводившиеся многоточия, но оставался не в силах постичь твоего замысла!
Или я слишком увлёкся чтением книг Генри Миллера и Антонио Муньоса Молины? Может быть, всё – на поверхности, всё – очень просто: ты не любишь меня? Даже на стук в дверь. Даже на три счёта.
Ещё восемь ночей в осень… и ты… И ты останешься без приданого. И я… и я – здесь со-всем ни при чём.
Давно обратил внимание, что считаю ступени, поднимаясь по лестнице. Всегда – сбиваюсь. Не удивляйся – это всего лишь мои шаги. Правда, не помню – вверх или вниз.

Отказавшись от многого, приобретаешь – не меньше. Рано или поздно – всё складывается. Всё – сбывается. Нужно лишь внимательней всмотреться в дождебьющую дрожь фонарей у обочин обезлюдевших вмиг улиц. Но дожди, увы, редкие гости – даже в сентябре. В нашем сентябре.

Иногда случается забрести в тупик. Живёшь, как считаешь правильным, чувствуешь – не стесняясь (и стесняясь), говоришь не думая, подумав – решаешь промолчать. И вот однаж-ды… происходит нечто, ломающее устоявшуюся обыденность. Мини-катаклизм. Так – я ушёл от… к тебе. Так – я уйду опять.

Иногда женщину познать очень просто. Достаточно придумать, что в тридцать пять – всё ещё живёшь с родителями, что машина – старенькая и совсем не той модели, о которой мечтал. Достаточно слукавить о нелюбимой работе и начальнике-звере, достаточно…

Достаточно – и точка. В самом деле – достаточно!

Так вот – к искусителю все эти «достаточно». Руби-не руби головы чудищу, вместо одной – три огнедышащие.

С тобой – мне мало – жизни, времени, Вселенной. Мало – просто быть. И даже мексикан-ская магия бессильна против…
Пожалуйста, не разжимай ладони. Не отпускай меня.

Но помни – только восемь ночей в осень…

Размышление на вольную тему

Над простуженными сентябрьскими буднями – память о недавно минувшем. О том, что ещё год назад казалось вовеки неминуемым.
И нечего было стесняться. И некого – стыдиться. И всем потомкам библейского Фомы неверующего – прощать хотелось: усмешки-ухмылки. «Ведь…» и «просто…» – вопреки воле всех богов и приблудившихся к ним, в которых и не верилось особо, будущее рисовалось вполне определённым образом: тёплое, родное. И все слова, истоки бравшие где-то в сердечном Эльдорадо, – сквозь оптико-волоконные средства коммуникации мгновенно высвечивались в мониторе – на противоположной стороне линии, там, где им отводилось бесценное место. И только там ими дорожили, их ждали, как дождя в засуху, только там – их понимали, ничего не требуя взамен.

* * *
Вот и вернулся к своим трём звёздочкам. Вне сомнений – композиция каждого произведе-ния – дело автора. Но дом нельзя построить без фундамента. Строение – до первой непого-ды.
Если не соблюдать законы, очень скоро наступит хаос, в котором смогут выжить только приспособившиеся и подстроившиеся, иначе говоря – всё-таки придумавшие и соблюдаю-щие законность. Возможно – мнимую, вымышленную. Возможно – законность Хаоса.
Всё нуждается в оправдании. Точнее – в оправданности.
Но не об изысках синтаксически-стилистических бредится… Вообще – не о лирике. Должно же быть хоть что-то, оправдывающее твоё присутствие на Земле?

* * *
Достаточно открыть глаза: здравствуй, реальность! Здравствуй, «всё–как–у–всех»!
Нелюбимая женщина в твоей постели, с которой (оказывается!) и поговорить особо не о чем, не считая того платьица на витрине салона для новобрачных; с которой даже секс начинает казаться утомительной обязанностью. Она считает уместным, правильным, а иногда и смыслом собственного существования – учить: закрути тюбик… закрой крышку… позвони, если…
Спустя месяц-другой размышлений начинаешь искать повод задержаться на работе. Спустя ещё один – на твоей спине оставляет царапины двадцатипятилетняя брюнетка, живущая в квартире напротив (спасибо случайному знакомству на лестничной площадке в ожидании лифта).
И где мужество – покинуть всё это? Не искать же во всём этом следы Божественного?

* * *
Сегодня промолчу, но завтра – хватит. После насыщения и сытости наступает пресыщение. Кажется, уже очень близко. Очень.

* * *
Ничего не жаль. Ни одного мгновения.

Память! Всё та же чёртова память.

Читать по слогам

Сегодня день рождения у Лизы.
Праздник под зонтом – так называется эта дата в моём дневнике-ежедневнике, в который с какой-то маниакальной педантичностью вот уже полтора года конспектирую всё, на чём обжигается сознание. Почему «под зонтом»? – это просто: промокая шёлковые белые перчатки, девочка обязательно заплачет – у входа в небольшое кафе, где подают изумительный зелёный чай. И никто никогда не увидит её слёз, но мне прекрасно известна эта её слабость – всхлипывать у кафе, умиляясь воспоминаниями и сгущающимися сумерками.

* * *
Сегодня Лиза наверняка проснулась очень рано – едва солнечные лучи робко постучались в неплотно притворённое окно. Прислушиваясь к первосентябрьскому щебету воробьёв, девочка улыбнулась, протягивая солнцу навстречу ладони. Лиза оглянулась… и нахмурилась: я ещё спал. Но совсем не в её постели – где-то самозабвенно-далеко, за бесконечными серединномартовскими ночами, вспомнить боясь.

* * *
Воспоминаний – корзины полные: её нельзя целовать в мочку уха – теряет контроль, а я – теряю контроль в отсутствие её контроля. И ей не нужно было опускать ладошку мне на бедро, ведь я веду машину… И уж совсем лишним оказалось движение её руки по бедру этому…
Свернуть с автострады на первую просёлочную, в лес...

* * *
Но… Сегодня день рождения у Лизы…
Позвонить? Так мы расстались ещё в июле – субботним вечером – в старом кафе, где я нарочно уронил на пол чашку с изумительным на вкус ароматным зелёным чаем.

* * *
А пока – свечи, свечи. Море зажжённых свечей.
И вечное: «Нет новых писем».

Свиток

Without you…

* * *
Свиток. Холст. Полотнище. Рукопись лукавства.
Music — отдельно.

Околокультурность неокультуренная.

…Но мы вновь и вновь вспоминаем галерею во Владивостоке. Хотел сказать – «художественную»… Осёкся. Оговорился, поперхнувшись сравнением с…
Перестань подмигивать. И хватит винить меня в приходе сентября: и половина нот – неподвластна мне. На моём нотном стане – разве что – громосердцебиение. Ошалевшее.
Ливень. Как поётся – «всё не так уж плохо».

Утром – картина. Вечером – художник обожествлён. Сколько можно? Невыносимо. Лесть реками, берега – обрывами. Прекрати! Не к тебе размалёванность полотен моих. Я и почтальона с охапками писем твоих — взашей. Остановись! Боязно мне, мило минувшая милая моя.
По всем подушкам – твои сны, аромат волос. В обнажённости – вызов прошлому, пощёчина раскованности.
Сегодня: я слаб в английском. Но… — Don't Speak. Don't Speak.
И в прихожей – я так и не поменял перегоревшую лампочку.

Разве беда великая – опаздывать к обеду? Прошептать: «Sorry». Но мания – не иначе – болезненный упрёк глаз твоих зелёных.
И какая разница – с кем я заговорился до полуночи по телефону?
…Размелодилось метельно. Остаётся to hope. Но – без меня.

* * *
Сквозь ватную тишину кабинета: «Dear…»
И собой оставаться очень непросто.

Зачем?

Прошлым жить — на погибель. Но это даже пораненным боком нерадивого сердца – ни на песчинку морскую не касается тебя. Самая тонкая нить — оказывается самой прочной. Взгляда – мало. Памяти – мало. Ожиданий…
Сезоны года. Бездонные колодцы, чужих отражений полные. Круглосуточное бегство от себя. Что с тобой? Со мной?

* * *
Знаешь, мне давно нет дела до того, что говорят доктора. Халаты их белые…
Признаюсь в бессилии: нет ни слов, ни уверенности, ни… Спрятаться бы – и от солнца, и от серьёзных фраз. Блуждать в блуждании. Стать тенью собственной тени.
Смотреть, но слышать. Вторая сторона <медальки…> — блажь. Вот ладони мои — засыпай, снись.
Перемен хочу.

* * *
Мир — не ограничен. Ни нотным станом, ни порывом ветра, ни падением взлетевших.
Сегодня – вот уже скоро два часа – думаю, каким образом сложилась бы зеленоглазая жизнь, успей я [тогда] правильно оценить расстояние до рычащего навстречу транспорта. Только и помню – визг тормозов – будто грифелем по асфальту – линии чёрные. Только и помню – голоса сквозь кисельный туман, укол и капельницу. Теперь у меня за правым виском шрам, кроме прочего. Кроме прочего.
Каким образом бы… зеленоглазая…

* * *
Не понять, где кончилось лето. Лопнуло сизо-фиолетовым пузырём мыльным.
Больше не осталось преград.

vers libre

Когда тебе шесть с половиной,
позолоченная солдатская
пуговка,
неизвестно кем позабытая
на краю трюмо,
на два взмаха ресниц дороже
взгляда в окно.