Голос Якова 23

«А я могу и потеряться...»

Разумеется, поэты – не пророки. Пророк не только провидит скрытое, но и прямо ощущает теснейшую связь с Собеседником, «видит» Его в неких, специально для тебя надетых одеяниях. Хороший стих должен быть не до конца понятен своему автору, содержать такой уровень тайны, что ты, заново читая, даже если сам некогда его написал – попадёшь в не до конца внятную, лишь полу-знакомую тебе реальность.
А пророчество обязательно ясно – пророчествующему. Но... Что-то всё-таки неуловимое, выше мира отчётливых фактов в поэзии и в поэтах есть. «Чем глубже внутрь – тем дальше вверх». Далеко не каждый способен стоять с этим даром. Кто спивается, кто как-то иначе бежит от себя. Иногда слишком рано предчувствующих раньше забирают на небеса. Чтобы до времени не разболтали. Как Алексея Машенцева. Как Татьяну Снежину. Как почти неизвестного публике Дмитрия Падинкера.
Дима ушёл в неполные 25 лет 20 лет назад. Закончил Ленполитех, женился, перебрался в Израиль... И на «милуим», армейских сборах подхватил какое-то странное заболевание – так что даже папа-врач не смог ему помочь. Друзья издали книжечку его стихов, страниц 40. И – всё.
Был Падинкер личностью ярко-харизматической, душой всех компаний. Талантлив невероятно. Талант брызгал из него во все стороны – и с гитарой (а он написал и исполнил немало песен), и просто в разговоре и в любом деле. И – это был человек с отчётливой «еврейской» душой. Не только в занятиях еврейской Традицией дело – она ощутима во всём складе его мышления, его творчества. Судите о этом сами.
И удивительно, насколько даже его ранние стихи технически совершенны. А самое удивительное – хотя в искусстве нередкое – свозящая в строчках грусть, предощущение раннего расставания с этим миром. Это как у Снежиной: «Если я умру раньше времени...». Юноша мог бы стать одним из величайших поэтов во всей русской словесности...

Дмитрий Падинкер

В ладони заключенное лицо,
Душа огня, закутанная в тени.
Ночь вздрогнет, опускаясь на колени,
И день проступит вспыхнувшим рубцом.

Всё сызнова начнется, как строка.
Минувшее же попросту порвётся.
Холодный дождь за окнами прольётся
И высохнет далёкая река.

Неловкий лист задержится на миг.
Сплетаются прожилки очень чётко.
Земля их принимает без подсчёта,
Похожих на листы старинных книг.

Всё сызнова начнётся, торопясь,
Пока с закатом сердце не остыло,
И то, что будет дальше, с тем, что было,
Вновь обретёт исчезнувшую связь.

Смех ночи ощутившее лицо.
На струнах тень беснующихся пальцев.
Неслышной поступью выносливых скитальцев
Проходят дни и люди.

***
Уплывают дома, освещённые мокрым закатом.
Мимо каменных лестниц плывут по реке фонари.
По мостам прошагали не в ногу ночные солдаты,
И в уснувших дворцах разместились ночные цари.

А на воду слетаются первые снежные птицы...
Кто возьмёт на себя за из первые смерти вину?
Я опять не успел со своими друзьями проститься,
Уходя вместе с осенью в эту ночную страну.

***

Летят последние дожди.
Под утро стынут мостовые.
Пылают листья, как живые.
- Эй, ты! Не спится?! Проходи!

Приказ по армии:
«Сожги
шаги, прочества и мысли».
Мосты беспомощно повисли.
Играют реквием дожди.

Приказ по армии:
«Убей
полёт смычка и отблеск света.
Оперативно. До рассвета».
- Эй ты! Рой глубже и живей!

Свинец настойчив и тяжёл,
И пропадает эхо грома
В земле расстрелов и погромов.
Последний дождь уже прошёл.

И остаётся пустота
За окровавленным порогам.
И стражники по всем дорогам.
- Куда ты лезешь без креста?!

«Для них особые кресты.
Что, одиночка? Это слишком.»
А суетливые людишки
Уносят перья и листы.

Ведёт мелодию старик.
Смычок возносится над болью.
Уже душа готова к бою –
И вот приходит этот миг...

И задохнулись страх и крик.

Укрыв поруганные свитки,
Играет на сожжённой скрипке
В надёжной камере старик.

И как молитва, ночь долга.
Бредут
ещё живые дети.
Очнулось сердце на рассвете.
Летят
последние
снега.

***
Всё лето город будет плакать,
Дождём смывая пыль с камней,
И ждать Б-жественного знака
О скромной участи моей.

Ему до осени терзаться,
Качая улицы во мгле.
А я могу и потеряться
На той причудливой земле.

***
Печаль падёт из мрака.
Я буду ждать за ней
Б-жественного знака
Об участи моей.

У ясновидца
«Падёт земля на небо и траву,
А после дождь падёт на эту землю...»
Он говорит,
А я стою и внемлю.
Мне нужно знать, что будет наяву.

«Да, будет снег. И боль твоя в снегу
Останется, когда тебя не станет.
А постепенно и она растает.»
Он говорит.
Я у него в долгу.

Я был в беде и сам пришёл к нему
По брошенной земле, по листьям влажным.
Он говорит, как говорил бы с каждым,
О том, что не сказал бы никому.

Пророчеством всё больше увлечён,
Он говорит всё более невнятно.
Пусть говорит.
Я ухожу обратно.
Мне нужно знать, что это только сон.

Книга Бытия
Висит над крышами свинец.
Рассвет. Подобие рассвета.
И хрипло кашляет отец
Над ранней утренней газетой.

Приходит бабушка потом,
Тарелки ставит на клеёнку,
И суетится над столом,
И сыр «Российский» режет тонко.

И, с грустью старческой взглянув,
Как мы едим неторопливо ,
Уходит, тяжело вздохнув,
К машинке швейной молчаливо.

Потом за чтенье сяду я
И, щёку подперев рукою,
В неясной Книге Бытия
Строку читаю за строкою.

Но обострившимся чутьём
В минуты эти ясно слышу,
Как бабушка шумит шитьём
И как отец за стенкой дышит...

И неразгадонным стихом,
Не ведая преображенья,
Мы все ложимся в новый том,
Как вечной книги продолженье.