Судьба еврейского солдата с русским именем Федор…

Отрывок из книги" Эти удивительные встречи"


Рита Суперфин, высокая, рыжеволосая, более похожая на коренную израильтянку, чем на репатриантку из Беларуси, уверенно ведет свою машину по дороге, которая, поднимаясь все выше и выше, уходит на север.
На одном из перекрестков она разветвляется на два рукава. Один направляется в сторону столицы Израиля - Иерусалим, второй - негласной столицы Самарии - в город Ариэль. Сюда в 1978 году пришли первые сорок семей, решившие построить его на одном из больших холмов. Вокруг были горы, пустое пространство, редкие деревья и голая земля. Не было ни тени, чтобы укрыться от солнца, ни водных источников. Поставили полукругом палатки, установили дизель - генератор, чтобы обеспечить себя электричеством, в цистернах стали подвозить воду…

Так начинал свою жизнь новый израильский город, у которого сегодня крупная промышленная база, большой университетский корпус, студенческий городок и более 18 тысяч жителей. Имя ему - Ариэль! Рита Суперфин вместе с мужем Ефимом, сыном Нитаем и отцом по имени Федор - как раз входят в их количество…
- Посмотрите, какая красота! - говорит Рита, - вокруг холмы, зелень, а дышится как!!!
-Даже кондиционер в машине не нужен, - соглашаюсь я, - за окном такой чистый воздух и прохладнее, чем на всей территории Израиля.
- Сюда мы переехали из Нетании, чтобы построить свой дом на земле, -продолжает Рита Суперфин.
- Почему?
-Папа много рассказывал о том, как они, начиная жизнь на новом месте, построили дом в еврейском местечке Михалин.
- А вы решили построить в Ариэле?
- Почему бы нет? Это наша древняя земля. Евреи возродили ее, а мы вернулись и никуда отсюда не уйдем. Вы знаете, что говорит мой отец: «Это мой второй Михалин! И мы не должны повторить судьбу первого, где потеряли все".
Я любовался самарийской красотой, размышляя о перипетиях жизни.
Это же надо, чтобы через десятилетия из далекого белорусского Михалина невидимая ниточка протянулась в израильский город Ариэль!
Здесь и живет Федор, или как его нарекли родители - Хоня Суперфин.

«В 1936году семья моего отца переехала из Хотимска в Михалин. Жили в центре местечка, рядом с домом Стукало. С их сыном Евгением мой отец очень подружился, вместе они работали в колхозе «Энергия», - с такого письма началось наше знакомство с Ритой Суперфин.
Кто такой Евгений, я хорошо знал. Без преувеличения — это легенда Михалина! Ушел на фронт вместе с четырьмя братьями, двое погибли. Вернулся после войны в Михалин, стал первым бригадиром еврейского послевоенного колхоза….
-Но Федор Суперфин? Мне не известен. Малоизвестен и другим? Ему сейчас не менее 95лет, высчитываю его возраст.
- Когда у меня будет еще такой шанс встретиться с последним из могикан довоенного Михалина? - так думая про себя, я не откладывал с ним встречу на потом.
… Несмотря на позднее время, Федор Суперфин ждал нас.
- Папочка, - принимай гостя, - целуя его, громко сообщила Рита, как только мы переступили порог их дома.
… И начался вечер воспоминаний и рассказов.

Я не могу вам передать его атмосферу. Мы погрузились в прошлое. Время, словно остановилось.
За окном дышала самарийская земля, на которую мы въехали через контрольно- пропускной пункт. Как не называй ее, но дом моих приветливых хозяев находится за зеленой чертой, в окружении арабских сел. И, нужна смелость, чтобы отважиться здесь жить, ежедневно ездить по этим дорогам, лицом к лицу встречаться с не всегда дружелюбными соседями - арабами.
В чем истоки этой смелости? Может, в жизни самого старшего из этой семьи - Федора Суперфина?
То, что он видел и пережил, чудом назвать нельзя. Это гораздо выше!

Это удивительная судьба еврейского юноши, оказавшегося с первых дней войны на фронте, потом - на оккупированной территории, потом - среди немцев в Германии, вместе с отправленными сюда на работу украинцами.
Это везение и божественный случай, что за все годы войны не узнали в нем еврея в то время, как за каждым евреем охотились по всей Европе…

Я понимал, что передо мной - сама Эпоха и сама История прошедшего века в образе Федора.
Он говорил, а я его не перебивал, понимая, что все сказанное им - важно и неповторимо, особенно, если связано с довоенным Михалином…
…- О-о, там такой богатый колхоз! В нем работают только одни евреи - ни одного белоруса или русского. Всех даже не принимают, - такую первую новость услышали мы о нем от людей.
- Но вас приняли?
- Приняли потому, что мы евреи и фамилия Суперфин, как у многих колхозников. И два папиных брата там уже работали. Вначале в колхоз записали моего отца, потом меня. Днем работал в полеводстве, после работы учился в вечерней школе, которая была открыта на местном спиртзаводе. Это было незабываемое время! Все молодые, быстрые, никакая работа нипочем. Видимо, мало уже кто остался …
- Что запомнилось особенно?
- Как в 1937 году построили свой небольшой домик, как дружно зажили в нем, как в 1940 меня вместе с другими михалинцами провожали в армию. Проводы организовали в клубе. Электрического света не было, так провели его от спиртзавода. И до утра все местечко было на наших проводах. Там была почти вся моя семья: родители Янкель и Ревека, сестра Паша (Перл) и маленький братик Изик. Не было только старшей сестры Гали, которая была замужем за военным летчиком и жила в Смоленске.
А в последний раз я видел их в день отъезда. Папа пришел в военкомат. Туда же прибежал Изик, сорвавшийся из школы. Обнял и убежал назад на учебу. Потом уже на вокзал приехала Галя (ее даже подвезли из военкомата на машине, чтобы успела попрощаться со мной). И уже почти перед отправлением поезда примчалась Паша. Она уже училась в Смоленске, но все же успела на вокзал. А вот мамы на вокзале не было. Она осталась дома с Галиной доченькой Лиличкой, моей маленькой племянницей.
- Люди веселились?
- Как такого веселья не было, все понимали, что мы накануне чего-то страшного, неопределенного. Со мной вместе уходили Мулик Забранский и Хоча Черной. Одних забирали раньше, других - позже.
… Слушаю Федора и, представляю, как с крайней михалинской хаты спешили на проводы 14-летняя Злата, младшая сестра моего отца, прихорашиваясь возле зеркала. Как со своими друзьями-подростками, стоял возле призывников, ловя их каждое слово, мой 16-летний отец Давид и вся его семья - отец Залман, мать Сара, брат Муня, сестра Хана.

Хочу их увидеть через пласт времени, почувствовать их мысли, настроение.
Федор Суперфин, последний, который видел моих родных живыми, сейчас вспоминает только в общих чертах. Сколько лет прошло?
Он уже рассказывает о военной службе, а я прошу его еще раз вернуться в Михалин.
Федор, смотрит на меня и говорит: «Ты, что не понимаешь? Дальше началось такое, что волосы встают дыбом …»
- Так что началось?
-Ты можешь представить себе, какая была наша хваленая «непобедимая» армия? Артиллерийские орудия на деревянных колесах еще с царских времен. В воздухе висело: вот — вот война, а на политзанятиях о ней никаких разговоров. Говорят, что там враги, здесь враги, везде враги, обо всех можно так говорить, а о немцах нельзя. И вдруг, ночью 22 июня, как полетели бомбы на лес, где мы стояли. Вот только наши сослуживцы были живые, а уже убитые, мертвые… Команда: «На орудия!»
А орудия на деревянных колесах, подходят только для конной тяги, со скоростью не более 8 километров в час. Мы их подцепили к тракторным тягачам, а это уже скорость более 40 километров и никакой амортизации. Чтобы сохранить пушки, уменьшаем скорость тягачей, так перегреваются их двигатели.
Приказ: держать фронт! Держим, а фланги уже прорваны, немцы обошли…
Следующий приказ: прорываться! С одного кольца окружения выходим, попадаем во второе, со второго - в третье… Везде немцы.
- Как же воевали?
- Так кому было воевать? Солдаты довоенного призыва пачками погибали, еще больше попадали в плен. Из каждых ста воинов моего возраста в живых осталось…только трое. Это данные статистики. Перед самой войной пришло пополнение. Как только нас стали бомбить, они бросили позиции и ушли домой. Вот так и воевали.
- То есть эта была не героическая война с патриотами в каждом окопе?
- Была и героическая и патриоты были. Только их ряды редели очень быстро. Вот ты, скажем, великий патриот, но что можешь сделать, когда над тобой уже полетели самолеты в сторону Москвы, немцы за Доном, а ты в… окружении? И ни туда и ни сюда. Каждый спасается, как может. В последнем бою меня ранило, не так, чтобы сильно, но кровь не останавливалась. Солдатики подтащили к сельской больничке и побежали дальше спасаться...
- Вы знаете, в последнее время, в России стал модный такой лозунг: «Если надо, повторим еще раз…». В этом и угроза другим странам, и бравада. Может, эти «смельчаки» ничего не слышали о такой войне, о которой вы рассказываете?
- А кто им рассказывал? Только видят победные марши, да слышат бряцание оружием. А война - это когда в июльскую сорокаградусную жару я под деревом истекал кровью. Когда два доктора на сотни раненых бегали от раненого к раненому: «Этот подождет, этот вот — вот отойдет, этого можно взять…».
Да и врачей не хватало. Санитарки, девочки десятиклассницы, только что вставшие со школьной скамьи, успокаивают солдат, дают им воду, перевязывают и стреляют глазками. Молодость, кровь бурлит. У меня в-о-т такая была чуприна, молодой…
- Солдатик, оставайся, пережди войну в станице, - поглаживает меня по руке молодая казачка.
- Девонька, мы моя! Знала бы ты, кто я? Придут немцы - меня вздернут и тебя не пощадят, - думаю про себя…
- А другие оставались?
- Оставались! Ведь была такая неразбериха. А сколько было недовольных советской властью? Как специально, чтобы озлобить население, сотни тысяч людей посадили, расстреляли, отправили в лагеря. Каким, к примеру, врагом народа был мой отец? Но сколько было аргументов, чтобы его арестовать? Еврей - уже враждебный элемент. Это первый аргумент! Имеет свой магазинчик, значит, частник. Это уже второй аргумент! Но разве быть евреем — это вина? Вина, что отец моего отца и дед деда были мясниками, и мой отец унаследовал их лавку и профессию?
Я родом из местечка Хотимска, что на самом востоке Белоруссии. В конце 19-го века в нем жило более 3700 евреев, это около 70 процентов всего населения. В двадцатые годы после революции, их количество уже уменьшилось, но евреи были еще в большинстве. Жили, как раньше: торговали, занимались ремеслом. У отца был небольшой мясной магазин. Когда началась волна арестов, ночью пришли из НКВД и забрали отца. Еще подвезло, что в самом начале репрессий: поэтому ему дали пять лет, а не «десятку», как давали позже.
Через два дня после ареста отца к нам вновь приехали из НКВД. Я как самый младший выскользнул из дома, выпустил из сарая корову, лошадь. Не было живности - забрали корыта, терки, медную посуду, клевер, заготовленный на зиму для домашней скотины. Бандиты, разбойники, оставили семью без кормильца, дом разорили. Я думаю: все это делалось для того, чтобы внести разлад в нашу жизнь. Враги были не внизу, а вверху, прятались под красивыми лозунгами.
Но вернемся к военным событиям. Из окружения мы выходили боем, и я как наводчик должен был нагибаться у орудия. Это меня спасло от смерти. Пуля вошла в спину напротив сердца, но прошла наискосок и вышла навылет у левого плеча. Если бы стоял во весь рост - убили бы сразу и, может, не пришлось бы потом столько мучиться. Было бы лучше - легкая смерть. Где-то шли бои, танковые сражения, а у меня была война… за жизнь.
- Когда вы впервые поняли, что можно уцелеть?
- А я и не думал, что можно уцелеть. Думал, как бы дойти незаметно до конца села, а от него до копны сена, чтобы укрыться. Как бы дотянуть до вечера, где бы воды попить, хоть что-то поесть. Украинские селянки делились последним. Как-то одна из них посоветовала: «В нашем селе комендант дает всем солдатам, которые идут домой аусвайсы. Попробуйте, может, получится».
-Не побоялись идти прямо в капкан?
- Побоялся, но я был с двумя украинцами. Один из них зашел, выходит с немецким документом, второй тоже получил. Пришла моя очередь. Куда деваться. Возле крыльца – украинцы, рядом с ними - часовые. Думаю: «Если разоблачат, уцеплюсь немцу за горло, разорву. Сразу и пристрелят. И все будет окончено…». Захожу смело.
- Ты кто?
- Белорус.
- Имя?
-Федор (так уже было записано в медицинской справке, которую дали в больничке).
- Фамилия?
- Суперфин.
- Француз, англичанин?
-Белорус.
Все, было, как во сне, дают мне этот аусвайс. И такая эйфория, такой всплеск радости, что, выйдя на улицу, я не выдержал, обнял своих друзей-украинцев: «И мне тоже дали аусвайс, а я же еврей…».
- Молчи, тише, - замахали рукой мои хлопцы, с которыми я вместе выходил из окружения….

На Ариэль тихо опускается ночь. Федор – Хоня - все вспоминает и вспоминает: говорит, потом умолкает, потом опять говорит…
Сколько еще пришлось пережить и через какие испытания пройти. Хватило бы на несколько жизней!
Это и работа "под немцами" в совхозе, когда в любое мгновенье могли расстрелять, как еврея. А когда угоняли “на работы” в Германию, был несколько дней без еды, гнали босиком по замерзшей земле.

В Германии попал в трудовой лагерь для военнопленных. И там каждый день могли расстрелять, как еврея. А тут еще тиф. Бросили в сарай выживать почти без лекарств и еды. Мутная баланда один раз в день едой не считается. Только оказалось, что и тиф помог выжить. В одну из ночей, когда болел, американцы разбомбили жилые бараки с военнопленными. Многие из товарищей по несчастью погибли.
В американской зоне, куда попал после плена, еды и одежды стало вдоволь. Даже в Америку предлагали перебраться. Но "не хлебом единым жив человек". Тянуло домой, хотелось узнать, что стало с семьей? Умом понимал, что вряд ли кто-то уцелел? Но сердце подсказывало, что у сестры Гали, жены военного летчика, был шанс на спасение, так как семьи военных эвакуировали в первую очередь…

Насупила пауза. Глаза Федора – Хони - наполнились слезами. Родные погибли все: были расстреляны фашистами 6 ноября 1941 года. В тот далекий день в 1940 году в военкомате и на вокзале он их видел в последний раз...
Слушая его, я вспоминаю, что семью моего отца Давида расстреляли тоже в тот день. Все евреи Михалина лежат в общей братской могиле. Вечная им память.

И опять полился рассказ о том, как Федор встретился с сестрой Галей, которая уцелела! Только до встречи с ней много было еще новых испытаний, но уже в родной стране. Но об этом может быть в другой раз? Трудно вместить в один рассказ историю, которой хватило бы на несколько жизней, даже если эта жизнь прожита одним человеком!..
Заслушавшись, я подумал, сколько же раз судьба и казнила его и миловала да так, что, опуская в самый ад, все-таки давала шанс на спасение?

Федор-Хоня охватывает свою голову руками: «Сказали бы мне сейчас: «Станешь опять молодым и здоровым, но все повторится, и ты снова пройдешь через все испытания! И опять придется каждую секунду помнить, что еврей. Что обречен на смерть среди своих на оккупированной территории, среди немцев в Германии? Нет! Никогда не соглашусь! Лучше буду больным и старым».
... С самарийских гор потянуло прохладой.
- Как в Михалине, - задумчиво говорит Федор, а на большом экране телевизора уже идет кинофильм о Михалине, который я привез для него.
- Папа прожил долгую жизнь. Где только не был, что только не прошел, а Хотимск и Михалин навсегда остались в его сердце, - замечает Рита, выставляя на стол закуску, а у Ефима уже наготове бутылка виски - пришло время помянуть невинно убиенных и выпить за здоровье оставшихся в живых!

… Утром следующего дня Рита все также бесстрашно гнала машину по обратной трассе в Реховот, где работает в солидной фирме. Она бывшая минчанка, как и ее муж, а их сын - сабра, израильтянин первого поколения.
Значит, новая история начинается сначала! На обратном пути мы говорили мало, больше говорили наши глаза: мы оба были под впечатлением вчерашнего вечера.