Из книги "Современное израильское изобразительное искусство с русскими корнями".

Постмодернизм «Александрийского столпа»

К 70-летию

Я благодарен судьбе, которая сложилась здесь таким образом.

Борис Лекарь

9 декабря 2002 года в Иерусалимском культурном центре состоялся праздничный вечер,
посвященный 70-летию известного израильского архитектора и художника Бориса Лекаря, участника 25 групповых и 25 персональных выставок. Его картины выставлялись в Музее Израиля, Музее «Эйн Хорот», в иерусалимском Доме художников (Бейт-амоним), Национальном музее Кипра, находятся в частных коллекциях поклонников высокого искусства. В 1997 году он стал обладателем Приза Мордехая Наркисса «За развитие еврейского искусства», в 1998-м был удостоен Второй премии от Министра абсорбции как «Лучший художник-оле». На вечере были представлены акварели из новых циклов – «Сладкие грезы» и «Мицпе Рамон».

Борис Лекарь родился 28 октября 1932 г. в Харькове. Выпускник Киевской художественноархитектурной академии, доктор наук, исследователь старинных синагог, научный сотрудник Еврейского университета и Центра еврейского искусства. В Израиле с 1990 года, проживает в Иерусалиме и признателен людям, которые помогли репатрианту поверить в собственные силы, дали возможность и на новой родине реализоваться профессионально как живописцу и ученому. Как знать, быть может, в немалой степени и благодаря этому он таков, каким мы любим его сегодня – мистически состоявшаяся личность.

Акварельные «миражи» после выпитого «чая»

Мир гармоничный, красивый, излучающий магнетизирующее тепло, как летний сон, мечта, которой суждено сбыться, – столь энергетически сильна ее цветовая аура. Мир, приведенный к совершенству, когда уже всё проверено глазом, выверено кистью, согласно избранной эстетике (постмодернизм), но настолько близкой лично, что так и хочется отказаться от холодного искусствоведческого термина.

Итак, цикл акварелей «Сладкие грезы».

«Виагра после 12 по Гринвичу»: окутанные лунной дымкой, словно из ничего проявляются очертания усадьбы пушкинских времен, в центре которой возвышается нечто вроде... Как знать, о чем мы грезим? Но во сне «вознесся выше он главою непокорной Александрийского столпа...».

А вот «Храм Весты и весталка». Сияющее тело обнаженной пророчицы выступает из сиреневозолотистых сумерек. Акцентный цвет – фиолетовый – переломный. С него начинается радуга, соединяющая части мироздания. Но и этот и другой мир излучают на весталку тепло...

А вот молочный источник «Ученый кот». Подобный пушкинскому, голубой сказочный дуб с раскидистыми жемчужными струями-ветвями. Он словно укоренился – всею мощью своею – в пространстве зеленой ночи под недремлющим оком Баюна...

И вновь прекрасные виденья: «Гомер, скамья поэта», «Дом главного факира», «Бокал белого вина и золотая рыбка», «Домик для чайных церемоний» – как золотисто-розовый чай сквозь прозрачное стекло стакана.

И где-то там – до неба пальмы
И бродят грузные слоны,
Касаясь хоботом луны,
И женщины в старинных тальмах...

Чудесен живописный чай,
Что пригубили невзначай...

Только после «чая» ли все эти прекрасные миражи?

Но в искусстве миражи могут оставаться или становиться миражами независимо от избранной темы. Таков новый израильский цикл акварелей Бориса Лекаря «Мицпе Рамон», обволакивающий фиолетово-оранжевыми красками. Освещенность доведена до предела: палящее солнце не выжгло – высветило пустыню в два цвета, наиболее напряженных для человеческого глаза, – верхний и нижний цвета радуги. И пылает мистическая пустыня, маня и пугая своими тайнами...

Любовь в Крыму – голова в дыму! Всё красиво,
и никаких экспериментов! Скучно,
если художник боится ошибок!

Завистники

А если эксперимент позади? Ошибки тоже? Если всё уже приведено к единому знаменателю в сознательно избранной эстетической манере, тональной гамме? Стоит ли удивляться: первая половина жизни прожита. Впереди – мистическое будущее, и в творчестве тоже. Остался мир искусства – совершенный, бескрайний, рождающийся в дымке бесконечности, как мистическая реальность, согретая человеческим теплом.

Желая разобраться в собственных ощущениях, я решила обратиться к самому виновнику юбилея – Борису Лекарю.

Несюрреалистическое интервью

Рама для картины – это ее художественное
продолжение, как обрамление души.

Аркадий Лившиц, художник

– Борис, скажите, что движет вами, когда вы пишете свои мистические сюжеты?

– Это происходит из моих психологических и эстетических установок на искусство – уйти от копирования действительности. Думаю, что с психологической установкой, сюжетно – я справился вполне. Что же касается эстетической стороны – не убежден. То, что я делаю, – это соединение несоединимого, своеобразный эстетский сюр. Но в настоящем, «традиционном» сюре, как правило, соединение несоединимого вызывает негативные эмоции – чувство страха, неудовлетворенности. Я же стремлюсь к другому сюру – дарящему ощущение легкости, радости, эмоционального тепла. Но есть и выработанный с годами профессионализм художника: если бы мои картины не выдерживали определенных эстетических качеств, я бы никогда не согласился представлять их на суд зрителя.

– Обычно акварели помещают в паспарту белого цвета. У вас – наоборот! Избранный прием как-то связан с вашим представлением об искусстве?

– Для меня главное в искусстве – духовное начало, к которому я иду через свет. По моему ощущению, от темного паспарту свет картины становится насыщеннее, поэтому темный цвет паспарту для меня принципиален как художественный прием.

– Многие утверждают, что ваше творчество мистическое. Как вы относитесь к этому утверждению?

– Очень хорошо. Мистика – часть духовности, которую я постоянно ищу.

Искусство не перестает быть искусством и за ироническим взглядом.

Эдуард Левин, художник

– Почему вы даете своим картинам иронические, даже эпатирующие названия, намеренно «заземляя» эстетизм кисти? Например, «Красный фонарь и 72 девственницы»? Перед нами классицистическая аллея со статуями обнаженных натур. Картина выполнена вся в единой водянисто-зеленой гамме – гармоничность, спокойствие и умеренность, и лишь фонарь стыдливо покраснел. Нужно иметь немалый запас циничности, чтобы классических богинь окрестить «девственницами под устыдившимся фонарем». Откуда это желание эпатировать?

– В жизни цинизм чужд мне, но, как известно, в эстетике постмодернизма название – неотъемлемая часть живописи. Например, в цикле «Сладкие грезы» та же «Виагра после 12», «Бокал белого вина и золотая рыбка», на мой взгляд, сбивают общую «заданную» сладость. Порой хочется если не поглумиться, то немного покуражиться. Современному художнику трудно быть верным воспитанным с детства высоким эстетическим идеалам. Нередко приходится защищаться, если хотите – «сбивать пену» с желающих позлословить над твоими эстетическими идеалами.

Не хочу быть мессией!

Борис Лекарь

– Что-нибудь изменилось в ваших принципах по отношению к искусству здесь, в Израиле? Что главное в искусстве?

– Изменилось, и достаточно серьезно. Израильтяне немного по-другому относятся к искусству и собственному творчеству. Россия немыслима без мессианского отношения к искусству, и художник чувствует на себе своего рода бремя – быть провозвестником будущего. В Израиле это бремя словно сбрасываешь с себя, живешь днем сегодняшним.

Почему на протяжении пяти лет ежемесячно я устраиваю у себя дома выставки «русских» и «израильских» художников? Однажды я спросил одного из авторов цветной скульптуры: «Зачем ты красишь свои скульптуры? Это же недолговечно? Кто их будет красить потом?». Он ответил мне предельно просто: «Если покрасят, значит они еще нужны. А нет – значит, нет. Искусство способно переживать себя». Не нужно относиться к себе как к мессии, мы – люди. Это особенно ощущаешь после Италии – встречи с искусством титанов. После них вообще начинаешь воспринимать себя спокойнее.

– Что бы вы хотели пожелать себе и своему зрителю?

–Себе –бытьвоспринятымзрителем.Зрителю – не утратить ощущения потребности в искусстве и не переставать получать от этого удовольствие.

Официальная часть

За его картинами прочитываются определенные эстетические ассоциации, очень узнаваемые зрителем, причастным к русской культуре.

Вениамин Клецель, художник

На юбилее Бориса Лекаря присутствовал депутат Иерусалимского муниципального городского совета Яков Лившиц, заметивший в своих пожеланиях юбиляру, что «70 лет – лишь первая половина пройденного пути. Впереди – вторая. Я желаю своему уважаемому земляку-харьковчанину столько здоровья, чтобы у него появилась возможность принять участие в “Макабиаде-16”».

Одна из выступавших на вечере (сабра, назвавшаяся Батьей) призналась: «Увидев работы Бориса Лекаря и почувствовав магнетизирующий ток русского искусства, я вдруг поняла, какое достояние привезла с собой алия из России. Проведенный пять лет назад семинар художников олимов открыл нам русскую интеллигенцию – многогранную, умную, с широким культурным кругозором, с открытой душой, работоспособную, готовую бесконечно творить во имя искусства».

Потом заслуженная артистка России, солистка хора «Музыка Этерна» Клара Каркан пела в честь юбиляра «Долгие лета», а я не могла отвести взгляда от прозрачного чайного домика, «пушкинской» усадьбы и «Александрийского столпа». Говорят, что последний взгляд мистически останавливается на главном...

Эротические акварели

16 декабря 2007 года в художественной галерее «Нина» состоялась выставка эротических акварелей известного иерусалимского художника Бориса Лекаря, эпатажно названная им самим «Грезы ветерана». На выставке было представлено 25 акварелей.

Изобразительное искусство условно, как любое искусство. У него свои правила игры, которые нередко задает художник, но зритель уже решает сам, участвовать ему в этой игре или не участвовать.

Итак, в мире существуют двое. И вот однажды между ними возникает незримый центр, подсознательно и эротически ощущаемый лишь ими. Они тянутся друг к другу. В этом необъяснимом слепом желании – ключ к происхождению мира. Наверное, поэтому сама история человечества порой кажется актом любви, смысл которой прежде всего – в преодолении чувства двойственности. Любовь – потребность искать и находить друг друга, разлучаться, причинять друг другу боль, испытывать острое страдание, ведущее к самоотречению, саморастворению во имя другого. Это то, что поглощает целиком, о чем мы говорим открыто или молчим, грезим в фантазиях, потому что любовь по-прежнему остается самой яркой формой самоутверждения человека. При этом смысл удваивается, даже утраивается, когда вы живете не для себя, а для другого, но словно для себя. Таков смысл эротической нормы влюбленных.

Воистину любовь – чувство, трудно поддающееся формальному объяснению, открытие друг друга, духовное напряжение и эротическое обретение, потребность быть необходимыми друг другу, в которой оба – полюса одного притягательного центра.

Но как в изобразительном искусстве передать эту многогранную гамму чувств? Что такое «двое» для художника? Самопроекция, мыслимая самоимпровизация, выражение интимной эстетической потребности к перевоплощениям, способность языком Эроса запечатлеть эротическую ипостась динамики земного бытия любви.

Всем, кто так или иначе знаком с творчеством Б. Лекаря, известно, что он постмодернист, в любую минуту готовый перетасовать живописные стили и предложить зрителю свои «правила игры» в искусстве. На этот раз такой условностью стала не лишенная мягкой самоиронии эротическая бравада в акварелях, заключенных в дискредитировавшие себя в советские времена рамкисердечки и кружева от скатертей, словно выуженных из бабушкиного сундука. Вот такой «хостель» в «Грезах ветерана». К тому же под каждой из картинок – «разъясняющие» (для тех, кто не понял) эпатирующие куплеты, автор которых – сам же Борис Лекарь. И что прикажете думать после всего этого об уважаемом известном художнике?

Ничего. Просто принять или не принять еще одну «эстетическую игру». Лично я как зритель эту «игру» принимаю.

Замечу, что постмодернизм Б. Лекаря построен на классической игре света и тени, поэтому визуально (независимо от пикантных куплетов и если не вникать в смысл интимных актов) в избранной художником форме все акварельные миниатюры в рамках-сердечках и работы в размер альбомного листа эстетически не воспринимаются эпатажем.

Постмодернизм Б. Лекаря многослоен – это последовательное накладывание одного стилистического элемента на другой. Нередко художник сочетает далекие даже по материалу маргинальные формы из области искусства и неискусства, которые неожиданно убеждают, что в эмоциональном и предметном мире гораздо больше точек соприкосновения, чем видится на первый взгляд. В этом – особая прелесть и узнаваемость манеры художника, когда, чем больше слоев можешь проследить, тем большее удовольствие испытываешь при «раздевании до архетипа» получившейся модели.

Сорвите постмодернистские одежды – и останется чистейшая лирика, ориентированная на тот притягательный центр, к которому подсознательно тянутся двое. Ибо сколь бы ни был древен мир, он обретает смысл по сути лишь с появлением этих двоих, рожденных в энергетически сильной цветовой ауре. Примечательно, что для каждой акварели Б. Лекарь выбирает новый цвет ауры, но притягательный световой центр всегда мыслится как сияние, освещающее эротическое таинство. Эротические акварели Б. Лекаря по манере исполнения сродни иллюстрациям к художественным изданиям конца ХIХ – начала ХХ века с подсвеченным тональным фоном.

– Борис, сегодня вы выступили в неожиданном для зрителя амплуа. Чем вы руководствовались, поместив эротические акварели в скатерчатые рамки из «бабушкиного сундука», дав ироничное название выставке и присовокупив эпатажные куплеты – всё то, что намеренно заземляет эстетизм кисти?

– Не из «бабушкиного сундука», а из долларового магазина! А руководствовался – желанием создать китч! Цикл «Грезы ветерана» задумывался не как эротический, а как смехотворческий, как этакое дуракаваляние, как повод для того, чтобы поиграть и снизить пафос. Только вот вопрос: создал ли Борис Лекарь кич, как утверждает? Конечно же, нет. Но в очередной раз умело облачил Венеру с Купидоном в постмодернистские хламиды.

Вот такой поучительный урок искусства, напоминающий об одной из составляющих жизни – ощущении полноценной, хотя, может быть, и чуть-чуть легкомысленной радости мира. Так пусть «любовь» станет милым, совершаемым с приятной ленцой занятием, как прелестная игра, эстетика которой столь прозрачна в туманных акварелях Б. Лекаря!

Тень на пути к новому измерению

Несколько лет назад Борис Лекарь путешествовал по Швейцарии, а потом представил зрителю свои впечатления в акварелях и в фильме «Швейцарский пейзаж». Потом – поездка на полгода во Францию, в Международный центр искусств – от Министерства культуры Израиля.

Однако на вечере, о котором идет речь, мы увидели художника в новом амплуа. Не случайно представленная экспозиция названа Борисом Лекарем «Сцены». Какие такие «сцены»? Двуплановые композиции, включающие акварели Бориса Лекаря и предметы, не являющихся собственно произведениями искусства.

Помните, когда-то уважающие себя российские театры выставляли в фойе макеты будущих или наиболее удачных спектаклей? И можно было войти, словно в домик Мальвины, внутрь спектакля, прямо на сцену, спрятавшуюся в глубине макета за порталами и ламбрекенами. Так в данном случае и у Бориса Лекаря: за театральным занавесом – вместо привычных паспарту и рамы – открываются пласты живописной композиция. Насколько естественен этот прием для Лекаря-живописца? Думаю, что в этом нет противоречия. Борис Лекарь – постмодернист, способный перетасовать все стили в искусстве, с мягкой самоиронией и всегда – с состраданием к человеку. Каждый раз предлагающий зрителю свои «правила игры» в искусстве. Художник перекидывает новый не только художественный, но и сюжетный мост к своему зрителю. На этот раз мы оказались в условном пространстве двух планов.

Впрочем, сколь бы ни был условен мир, всё началось с его сотворения – с ослепительно яркого света, который Борис Лекарь еще и «подсветил» горением реальных свечей – на переднем плане композиции («Сотворение мира»).

Мир полон тайн и загадок. Такова элегия «Заколдованная бабочка», в которой точкой отсчета стала расписанная фигурка девочки-бабочки из мраморной крошки. Синий фон театрального задника. Голубой пруд, а рядом с крылатой девочкой – шар голубого одуванчика. Такого не бывает в жизни. Но голубой цветок надежды со времен Генриха фон Офтердингена не утратил своего символического значения. Никто не знает, каким визуально был голубой цветок у немецких романтиков, но у Бориса Лекаря он неожиданно стал одуванчиком.

В «Затерянном мире», где-то в далеких «джунглях», заблудился роскошный попугай ара. Как нелеп этот сине-красно-зеленый красавец на засохшем сучковатом дереве, словно созданном самой природой для черного ворона. И гдето далеко, быть может на Майами, – мечта о том, куда возврата нет...

А вот «Пираты Карибского моря». Далеко на горизонте виден белый корабль, как белый лебедь, пока еще не подозревающий, что ему суждено стать жертвой пиратского коршуна – притаившегося за скалами черного корабля...

«Заблудившиеся дети». Среди непроходимого леса – ребятишки «идут, бредут, не зная куда», ожидая спасительного чуда от маячащей вдалеке избушки, и не знают, что их уже поджидает Баба Яга.

Прощальный аккорд осени. На переднем плане, у синеющего пруда, над которым переплелись отягощенные золотом листвы ветви склоненных деревьев, – грустящий купидон. А там, далеко... мостик в стиле архитектуры классицизма («Осенний концерт»).

А вот «Дочь самурая», над которой «дамокловым мечом» висит кинжал для сэппуку. И пуст сосуд у одинокого окна. И не расцвела еще ветка сакуры...

И непостижим в величественном совершенстве дворец Тадж-Махал, хранимый многорукой богиней под звездами Индии.

А вот нечто совсем иное – триптих шуточных миниатюр в разноцветных деревянных коробках, который условно можно назвать «страсти в табакерке». Одна-одинешенька «Серая шейка», когда остальные «по парам в тишине расплылися». Вот и выплыла она на крышку «табакерки» («Одиночество»). «Ой! Стыд какой» – схватилась за голову наша «дарвиновская» предшественница, отвернувшись от свадебных утех парочки обезьянок. И – «Крик души!». О чем думает слон, если он не просто за вольером «Библейского зоопарка», а на площадке, обитой гвоздями? Ну конечно же – о слонах!

Оказывается, что даже в нашем разучившемся чему-либо удивляться мире можно удивить перетасовкой стилей и контаминацией сюжетов, если это сделано интересно.

Известно, что у живописи – свое пространственное мышление. Художественная правда – это особая «правда» – на плоскости холста, за который художник уже не выходит. Всякое чрезмерное «отступление от плоскости» – пространство иллюзорное. Это то, что впоследствии ставилось в вину художникам Возрождения, за исключением титанов – Леонардо да Винчи, Микеланджело, Рафаэля... И вот опять – та же проблема. Вернемся в мир постмодерниста Бориса Лекаря.

– Борис, сегодня вы выступили в неожиданном для зрителя амплуа и предложили ему «театральные макеты». Чем вызвана такая стилистическая перемена?

– Желанием экспериментировать, но без отрицания эстетики прошлого, хотя и с опорой на заданную, в данном случае художественно мотивированную условность.
Я хотел выяснить, как пространство можно отсчитывать не от пространства, а от предмета, который оказывается на переднем плане и не изображен на холсте, но является частью художественной композиции, – как предмет станет частью картины. Но это не освобождает саму картину от содержательности – отражения человеческих чувств и многообразия бытия.

– Предметы, включенные вами в композиции, – все из долларового магазина. Это признак эпатажа?

– Совсем нет. Для меня безразлично, какой предмет может стать частью пространства, переходящего в нарисованный задник, то есть один план – в другой.

– Ну, и удался ли эксперимент?

– Не удался. Помешала тень, которая неизменно оказывалась за предметом, который я выдвигал. Эксперимент не удался: получился просто передний план и, как говорят в театре, задник. Тень от предмета на переднем плане всё время мешала совмещению двух планов в единое целое. Ясная как день истина, которую каждый художник открывает каждый раз для себя по-своему. Когда-то был такой американский фильм «Шоу Трумэна»: на протяжении многих лет человека снимали так, что он не знал об этом. Но во время кораблекрушения, спасая своего отца, он поплыл ему навстречу, и... к его потрясению, штормящее море оказалось лишь декорированным задником,
на котором впервые на протяжении всего фильма отразилась тень от руки Трумэна. И сценический эффект шоу растворился сам собою...

Но, честно говоря, когда я работал, я позабыл от этом нашумевшем когда-то фильме и работал с удовольствием.

– Не кажется ли вам, что с точки зрения театральной условности в ваших работах нет никакого противоречия, ибо зритель изначально принимает условность сцены?

– Изобразительное искусство также условно. У него свои правила игры, которые нередко задает художник, но зритель уже решает сам, участвовать ему в этой игре или не участвовать.

Послесловие

2 января 2011 года в Иерусалиме, в Центре искусств, галерея «Скитца» (Дерех Хеврон, 12), прошел вечер памяти Бориса Лекаря...

Нина Лекарь, жена художника:

– 10 октября 2010 года Бори не стало... Но он прожил такую жизнь, какую хотел, – несмотря на все препятствия. Он многое любил в этом мире. Любил живопись, архитектуру, музыку, стихи и – бесконечные путешествия, в которых и сказалась жажда новизны и впечатлений. Боря очень любил людей, искренне радовался чужим успехам – это редкое качество среди людей искусства. Он считал, что жизнь не радует художников и, устраивая выставки, хотел дать им почувствовать себя в центре внимания, всегда находил хорошие слова. Но это не были пустые комплименты. То, о чем он говорил, – это был анализ глубокий и искренний. Он всегда готовился к выставкам и продумывал, что хотел сказать, потому что считал себя ответственным за каждое слово о художнике.

После путешествий он устраивал вечера со слайдами, желая поделиться своими впечатлениями со всеми. Знаю, что многие ждали этих вечеров.

Он наполнял жизнь всех и, прежде всего, мою новизной и давал мне много-много тепла... Невосполнимая утрата.

* * *

Действительно, каждая встреча с интересным художником – это «Свидание», как называется одна из композиций Бориса Лекаря, – свидание
с цветами любви. В глубине охрового сада – экзотический фонтан. Его каскады устремлены ввысь. И там, в высоте, словно встречаются с вечной Летой. А на переднем плане – обычные, земные и такие же вечные – бессмертники. И никакая тень не мешает бессмертию...