ТОРЖЕСТВО ОЗАРЕНИЙ МАРКА ШАГАЛА

ТОРЖЕСТВО ОЗАРЕНИЙ МАРКА ШАГАЛА

Искусство большого мастера всегда содержательно. Сквозь внешнюю оболочку произведения проступают и незаурядная личность автора, и созданные им незабываемые художественные образы. Таково творчество Марка Шагала, любовно увековечившего обитателей еврейского местечка и отразившего в них общечеловеческие идеалы.
Он сформировался в хасидской семье и выбрался наверх из самых сокровенных народных глубин. Дед Шагала слыл знатоком Талмуда. Глубоко религиозным был отец – высокий, худой, обросший бородой, 32 года работавший на складе купца-селёдочника. В семье Марк усвоил литовский диалект языка идиш, знал молитвы, обряды, полюбил праздники. Кроме него, старшего, подрастали семь сестёр и два брата. Еврейское местечко Лиозно под Витебском, где 7 июля 1887 года родился Марк и жили родственники, всю последующую жизнь служило питательной почвой для художественных фантазий.
Неизбежные противоречия в творчестве Шагала объясняются тем, что он оказался на стыке разнородных влияний. С одной стороны, в духовный мир прочно вошли национальные традиции и образы, с другой – юность пришлась на период приобщения еврейского самосознания к ценностям европейской культуры. Выбор профессии художника для еврея являлся серьёзной проблемой, так как в третьей из десяти заповедей сказано: «Не сотвори себе кумира», чем налагался запрет на изображение человека. Прежде чем нарушить заповедь, мать отвела сына за советом к раввину. Тот предоставил право выбора самому юноше, который начал в 1906 году посещать художественную школу. Витебский наставник добрый и скромный Иегуда Пэн учил Марка состраданию к людям.
В 1907 году Марк приехал в Петербург и начал заниматься в школе при Обществе поощрения художеств, а затем в школе Е.Звягинцевой, где преподавали Л.Бакст, М.Добужинский.
Спустя несколько лет - поездка в Париж. В 1911-1914 годах жил в знаменитой колонии художников «Улей» вместе с А.Модильяни, П.Пикассо, Х.Сутиным и другими. Это время совпало с периодом бурной ломки устоявшихся традиций. Молодой живописец оказался в эпицентре творческих поисков. Можно только удивляться, как в вихре модных новейших влияний уцелел национальный первоисточник искусства Шагала. «Живя во Франции и принимая участие в революции живописи, я мысленно возвращался всё время в родной город»,- утверждал Шагал в статье «Миссия художника» (1950), опубликованной в журнале «Ди голденэ кейт» № 5, 1950 г.
Там же Шагал касается важнейшего для всякого деятеля искусства вопроса – обратной связи с окружающей человеческой средой: «Я хотел бы заметить, что одно из главнейших начал в живописи (если мы говорим об этом искусстве) – это вкус, чувство меры в живописи. Но людская среда, окружение художника, если оно не благоприятствует ему, способно ослабить, а то и вовсе убить это чувство. Да будет благословенна страна и её природа, способствующие развитию художника, обогащению его врождённых способностей. Остальное зависит от той человеческой атмосферы, которая так же важна для художника и необходима, как для картины – рама».
Мастеру полной мерой пришлось пережить неприятие общества: «Я, как в зеркале, видел себя одиноким, для всех чужим». В автобиографической книге «Моя жизнь» (1922), опубликованной на страницах нью-йоркского еврейского (идишского) еженедельника «Цукунфт», художник с горечью резюмировал: «Ни царской России, ни России советской я оказался ненужным. Я им здесь непонятен. Я им – чужой. Может быть, Европа полюбит меня, а уж потом и она – моя Россия…».
Победа Октябрьского переворота в России ввергла возвратившегося на родину художника в омут революционных преобразований иного рода. Шагал был назначен уполномоченным по делам изобразительного искусства в Витебской губернии. Занимался оформлением праздненств, организацией художественного музея, а в 1919-1920 гг. руководил художественным училищем.
В 1920 г. был вынужден покинуть Витебск и переехал в Москву. Здесь он создал цикл панно для Еврейского камерного театра. Начиная с 1922 года, жил преимущественно во Франции.
Опять достойна уважения устойчивость Шагала: ни западные кубисты, фовисты, ни российские футуристы, супрематисты не смогли выбить еврейскую почву у него из-под ног и подмять под себя. Даже в периоды болезненного ощущения отчуждённости и одиночества Шагал упрямо продвигался вперёд своей дорогой, добившись в конечном счёте ошеломляющего признания.
Впитанные в детстве традиции хасидской общины: любвеобилие, веселье, праздничность – послужили надёжным компасом для самоопределения. Шагал ставил следование внутренней духовности превыше всего. Он ценил величие иудаизма как идеологии, сознавая первостепенную роль Танаха (Библии) в развитии мировой цивилизации. Поэтому его творчество постоянно перерастает национальные рамки, поднимаясь на общечеловеческий уровень. Показательно, что даже в далёкой Японии издано 15 книг о Шагале, кроме того, каталоги выставок и альбомы репродукций.
Еврейские кварталы Витебска, семья, Танах – краеугольные камни, легшие в основу миросозерцания Марка. Он воспевал в живописи, витражах, мозаиках, рисунках, поэзии, прозе впечатления, запавшие в душу в детстве, варьируя, обогащая на протяжении многих лет.
В стихотворении «К вратам высот» Шагал писал:

Лишь та страна моя –
что в сердце у меня.
В которую, как свой, без всяких виз и видов,
вхожу. Моя печаль и горечь ей видна.
Она, моя страна,
меня уложит спать, она меня укроет
благоуханным камнем.
Во мне цветут зелёные сады,
придуманные дивные цветы.
Во мне горбятся улочки…

Нашествие «коричневой чумы» - гитлеровцев, оккупация родных мест обострили чувство причастности к разразившейся трагедии. Свою горечь и боль, солидарность с терзаемым врагом Витебском эмигрировавший в США живописец выразил в опубликованном 15 февраля 1944 года в нью-йоркском еженедельнике «Эйникайт» письме «Моему родному Витебску», в котором заявил: «Я оставил на твоей земле, моя родина, могилы предков и рассыпанные камни. Я не жил с тобою, но не было ни одной моей картины, которая бы не отражала твою радость и печаль. В твоём сердце бьётся и обливается слезами моё сердце».
Когда 86-летний Марк Захарович единственный раз приехал в Москву, то его номер в отеле заполнили дарами и корзинами цветов. И вдруг принесли простой букетик васильков. Взяв его, корифей мирового искусства разрыдался, ибо это был цвет его витебского детства и молодости.
Даже на склоне лет, работая по приглашению Министерства культуры Франции над росписями плафона прославленного парижского театра Гранд-опера, Шагал наряду с достопримечательностями Парижа: Эйфелевой башней, Вандомской колонной, Триумфальной аркой, Гранд-опера – изобразил близкие душе виды Витебска с влюблёнными евреями, свечами, месяцем, улыбающимися животными. Преданность Шагала Витебску вошла в легенду. Благодаря художнику город стал широко известен в мире. В 1961 году Анна Ахматова пообещала Царскому Селу: «Но тебя опишу я, как свой Витебск – Шагал».
Многократно Марк отмечал прочное воспитывающее влияние на его личность, оказанное родителями. «Мать и отец для меня в большей степени святые, чем все остальные»», - писал он в книге «Моя жизнь». Светлой памяти отца посвящено стихотворение «Наследство»:

Не покладая рук разбитых,
всю жизнь трудился ты –
затем, чтоб нас вскормить, детей несытых
среди пустых и бедных стен.
Твоё наследство – ах как зыбко:
твой дух, которым я пропах,
твоя – в чертах моих – улыбка,
и сила – в двух моих руках…

Самые нежные слова подобрал Марк и в стихотворении «Мать»:

- А где ты, мама?
Тлен да кости…
Где красота, где облик твой?
Ты – там, под камнем на погосте,
Я – здесь, покинутый тобой.
Я душу отдал бы сторицей,
Я б эти травы целовал
И камнем плакал…
Как царицу,
Тебя бы, мать, короновал…

В Танахе сказано, как патриарху Иакову приснилось: «Вот лестница поставлена на земле, а верх её касается неба, и вот ангелы Божьи восходят и нисходят по ней».
По воспоминаниям Марка, его дед Ноех забирался со скрипкой на кровлю и усаживался там, полагая, что находится на нижней перекладине лестницы в небо. Так возник общеизвестный ныне образ – «Скрипач на крыше. 1915)». Картина хранится в Государственной Третьяковской галерее.
В многочисленных картинах и рисунках обессмертил художник свою жену Беллу Розенфельд – объект первой пламенной любви. Преисполнены благодарности Белле за доставленное счастье строки стихотворения «Жена»:

Ты волосы свои несёшь
навстречу мне, и я, почуя
твой взгляд и трепет, тела дрожь,
тебя опять спросить хочу я:
где давние мои цветы
под хупой свадебной, далёкой?
Я помню: ночь, и рядом ты,
и в первый раз к тебе прилёг я,
и погасили мы Луну,
и свечек пламя заструилось,
и лишь к тебе моя стремилась
любовь, тебя избрав одну.
И стала ты женой моей
на годы долгие. Сладчайшей.
Дочь подарила – дар редчайший
в наиторжественный из дней…
Благодарю, Господь высот,
Тебя за день и месяц тот.

С блестяще образованной девушкой Беллой из богатой семьи витебских евреев Марк познакомился в 1909 году, и тогда же вспыхнула взаимная любовь. Однако свадьба состоялась через шесть лет.
Белла прекрасно знала идиш и восхищалась еврейской литературой. Талантливая писательница и артистка, обучавшаяся в студии К.С.Станиславского, Белла стимулировала творческие поиски мужа. Шагал признавался: «Ни картины, ни рисунка не мог закончить, не спросив у неё: да или нет!».
В Третьяковской галерее экспонируется известное полотно «Над городом», в котором с покоряющей убедительностью представлены парящие супруги. Сохранилась выражающая идею запись Беллы: «Мы вдвоём поднимаемся и улетаем в небо. Поля, крыши, церкви плывут под нами».
Картину «Белла в белом воротнике» я видел только в репродукциях и вспоминаю как завораживающий гимн любви: восхитительный женственный образ возлюбленной художник величаво возвышает над земными буднями. Фигура молодой красавицы с опущенным взором, с которой Марк к тому времени успел прожить два года, выглядит гигантской на фоне неба с жемчужными облаками. Её грациозный силуэт в чёрном платье с широким белым воротником и белыми манжетами вписан во всю высоту холста, возвышаясь, подобно образу богини, над садом, расстилающимся у ног. Сместив масштаб, художник изобразил на первом плане в виде крошечного лилипута себя, придерживающим за руки дочку, делающую первые шаги.
С горячо любимой женой Марк Шагал был счастлив 30 лет до её смерти в 1944 году в Нью-Йорке от осложнений, полученных после гриппа. Трагедия подкосила художника. Он впал в тяжёлую депрессию. В течение девяти месяцев сидел у окна с видом на реку, не в силах приняться за работу. Мольберты с эскизами стояли повернутыми к стене.
Опасаясь за душевное состояние отца, дочь Ида привела присматривать за отчаявшимся родителем красивую замужнюю англичанку, растившую пятилетнюю дочь. 58-летний художник полюбил 30-летнюю Вирджинию Макнилл Хаггард, дочь бывшего британского посла в США, и прожил с нею семь лет, достигнув нового творческого подъёма. Их сын Дэвид Макнилл стал впоследствии во Франции композитором и певцом.
В память о Белле Шагал проиллюстрировал и издал две написанные ею книги: «Зажжённые свечи» - о детских годах в Витебске, и «Первая встреча» - о нежной и возвышенной любви к Марку.
Не удивительно, что автор бронзового памятника Шагалу в Витебске на улице Покровской изобразил задумавшегося художника, над которым парит его муза – улыбающаяся Белла с цветком в руке.
Встретившись с фотографом из Бельгии, Вирджиния развелась с мужем – шотландцем, театральным художником, и уехала с сыном от Шагала в Бельгию, не взяв даже подаренных ей в разное время 16 его картин. О перипетиях своих взаимоотношений она рассказала в автобиографической книге на следующий год после смерти прославленного мэтра.
Тяжело переживавшему разрыв Марку вновь помогла дочь Ида, познакомив его с еврейкой Валентиной Бродской, владелицей лондонского салона моды. Вава, как её называли близкие, была на четверть века моложе Шагала и стала его второй женой. Новая муза обеспечила мастеру возможность самозабвенно посвятить себя искусству в течение последующих 33 лет до смерти.
Изысканная Ида Шагал прославилась своим салоном, в котором собирался цвет парижской интеллигенции.
В творчестве Шагала бьёт ключом неистребимая любовь к человеку. Сквозь раскованную метафоричность мышления проступает пафос жизни. Но большинство картин-притч с разномасштабными реалиями - еврейский быт родной окраинной Второй Покровской улицы старого Витебска.
Произведения великого гуманиста насыщены душевной теплотой. Апофеозом равноценного, нерасторжимого сосуществования выглядят кошки с человеческими лицами, приветливые беременные коровы, скрипачи на крышах островерхих изб с небольшими оконцами. Мастер сам себя именовал «сказочником». Тем не менее в 1933 году на фашистском шабаше в Мангейме картины Шагала по приказу Геббельса сожгли.
Помимо фольклорных образов, важнейший источник вдохновения Шагала – Танах.
Споры о национальной специфике искусства Шагала, вероятно, долго будут продолжаться. К ним подталкивают условия его жизни. Он начал творческую деятельность в России и толковал её по-русски, продолжил и завершил во Франции и комментировал по-французски, а душа витала в родном еврейском местечке и объяснялась по-еврейски – на идиш. Как тут не задуматься!
Немаловажно, что сказал сам художник. Свою позицию в вопросе о национальной специфике искусства Шагал сформулировал в статье, опубликованной в Москве в журнале «Шторм» № 1, 1920 год:
«Было японское искусство, египетское искусство, персидское, греческое. Но начиная с Ренессанса национальная живопись постепенно исчезает. Приходят художники-индивидуальности, граждане той или иной страны, родившиеся там или тут (благословен будь мой Витебск), и нужна слишком дотошная регистрация и очень усердный чиновник (еврейского паспортного стола), чтобы каждого художника «проанализировать». При том, что я думаю: не будь я евреем (в том самом смысле, который я вкладываю в это слово) – я бы не был художником или был бы совсем другим».
В 1935 году в выступлении «Что мы должны сделать для еврейского искусства» на съезде Еврейского научного института в Вильно Шагал декларирует свою установку:
«Именно сейчас, в эту страшную пору, когда в моду снова входит антисемитизм, я ещё раз хочу подчеркнуть, что я еврей. При том – что интернационалист по духу, но не в пример революционерам-профессионалам, с презрением отряхивающихся от своего еврейства».
Поражают проницательностью суждения мастера, высказанные там же задолго до наших дней, но не потерявшие актуальность:
«Если бы еврейская поэзия, еврейская литература приобщилась к другим видам искусства, и среди них – к живописи, это только бы обогатило бы её, обеспечило бы ей подъём и духовный, и образно-стилистический. …если такой интерес иногда кем-то и проявляется, то – к лишённому таланта и вкуса какому-нибудь китчу».
И ещё меткое замечание мэтра, как будто направленное не в бровь, а в глаз сегодняшним селекционерам израильской литературы: «…еврейский вкус ужасно отстал, зато самоуверенность и самомнение – огромны».
Не менее восхищает меня прозорливость Шагала-теоретика, словно заглянувшего в 1944 году в речи «Приходит время» в сегодняшний день хромающей поэзии Израиля:
«Как идеалистическая поэзия, которая, в сущности, тоже проста и прямолинейна в своём истинном проявлении, так и поэзия «простая и прямолинейная» - обе они стоят на высших ступенях движения духа, если они вобрали материю ясного слова и формы, и только поэты, не достигшие этих высот в искусстве, хромают, как в жизни, и мучают нас и себя».
В 1943 году состоялась поездка Соломона Михоэлса и Ицика Фефера по США с целью сбора средств от еврейских общин на антифашистскую борьбу. В Нью-Йорке в приветственной речи Шагал сказал о трёх задачах, стоящих перед евреями: помочь Красной Армии победить Гитлера, создать в Палестине еврейское государство и прекратить межеврейские распри.
На второй день Шестидневной войны Шагал отправил письмо президенту Израиля, в котором сожалел, что из-за 80-летнего возраста не может служить в израильской армии и защищать Эрец Исраэль с оружием в руках.
Разве не свидетельствуют подобные факты о живучести еврейского самосознания в душе великого художника?
Наряду с живописью мировоззрение Шагала, по-своему отображавшее события 20 века, воплотилось в многочисленных произведениях графики и монументального искусства.
Техникой работы над чёрно-белыми и цветными гравюрами мастер овладел в 1922 году в Берлине. В его офортах, литографиях, рисунках развёртывается шагаловская панорама мира, отображается индивидуальное состояние души автора.
Монументальные произведения мэтра украшают многие города планеты. Широкую известность приобрели росписи зрительного зала, плафона и оформление первой премьеры Еврейского камерного театра, выполненные в 1920-1922 годах.
В пожилом возрасте Марка Шагала, как и его коллег Пабло Пикассо, Фернана Леже, потянуло основательно выразить себя в монументальной живописи. Однако Марк убедился, что фрески разрушаются от времени, и обратился к технике витража, мозаики, гобелена. Известны большой витраж «Мир» для здания ООН, роспись «Источники музыки» в Метрополитен-Опера, мозаика в Центре искусств имени Линкольна (все три Нью-Йорк); мозаика для Центрального банка и витражи для Художественного института (Чикаго), для музея в Ницце, для соборов (Реймс, Мец, Цюрих), роспись плафона Гранд-Опера (Париж)…
Не сосчитать поощрений, наград, почестей, заслуженных Шагалом. Рядом с Лувром возвели павильон для его витражей. В Ницце правительство Франции построило здание «Музей Шагала». Поль Элюар написал «Поэму о Шагале». Мэтр - лауреат ордена Почётного легиона, лауреат премии Карнеги, почётный доктор университета в Глазго, Еврейского университета в Иерусалиме и Института имени Х.Вейцмана в Реховоте.
Шагал пять раз приезжал в Израиль. Понятно, что, репатриировавшись на Землю Обетованную, я не мог не откликнуться на просьбу выступить с лекцией о жизни и творчестве великого художника-еврея. В России многие не имели возможности широкого знакомства с гениальным соплеменником. На лекцию в Ашдодский клуб ветеранов Второй мировой войны энтузиасты привезли от родственников из Ашкелона альбом с репродукциями только рисунков Шагала. Пришлось довольствоваться усечённым наглядным материалом. Сожалел, что к тому моменту ещё не видел произведений мэтра, имеющихся в Израиле.
Через некоторое время нас с женой пригласили в Кнессет на одно из мероприятий. Долго стоял и ходил перед гобеленами на темы сюжетов Танаха, выполненных Шагалом для обширной стены холла израильского парламента. Затем перешёл к другой стене с мозаичным панно. А нагнувшись, старался разглядеть оригинальные мозаичные вставки, вмонтированные мастером в пространство пола. На всех работах прочитывалась подпись художника.
Мы с супругой посетили также медицинский центр «Хадасса» в Иерусалиме. Изумительна красота витражей, выполненных Марком Шагалом для синагоги больничного комплекса. Художник два года трудился над ними во Франции.
Витражей 12 по числу колен Израилевых. Использованы цвета двенадцати камней, украшавших облачение первосвященника. Специально разработанная техника позволила свободно раскрашивать поверхность стекла. Единственным источником освещения служит дневной свет, заставляющий загораться самоцветами феерические картины природы, созданные фантазией художника. Еврейская религиозная традиция не разрешает изображать человека.
Мы не могли оторвать взгляд от созерцания прекрасного. Большие окна, высотою в два с половиной метра, выглядящие снаружи тёмными, внутри помещения восхитили яркой, сияющей многоцветностью.
Своеобразно архитектурное решение синагоги. В соответствии со стихом «Из глубины взываю к тебе, Господи!» стол для чтения Торы находится ниже уровня пола.
Во времена Шестидневной войны иорданская артиллерия обстреляла больницу. Зданию был нанесён ущерб. Пострадали четыре витража. В 1968 году Шагал восстановил их.
Как правило, люди, враждебно настроенные к окружающим, не живут долго. Собственная озлобленность, зависть, приступы ярости разрушают организм. Долгожители обычно доброжелательны. Секрет своего неослабевающего творческого преуспеяния раскрыл сам Шагал:
«Когда я открываю утром глаза, мне хочется увидеть мир более совершенным, мир любви и дружественности, и уже одно это способно сделать мой день прекрасным и достойным бытия». Ещё признание: «Принцип моей работы - я люблю людей, люблю каждого человека в отдельности».
В письме израильскому поэту Аврому Суцкеверу Шагал обнажает истоки своего мироощущения:
«Я свято верю, что без мужественного и библейского чувства в душе – жизнь ничего не стоит. Если еврейский народ выжил в трудной борьбе за кусок хлеба, то это произошло только благодаря нашим пламенным идеалам».
Соответственно выдающийся деятель искусства неустанно стремился к обратной связи с человечеством. В очерке о Хаиме Нахмане Бялике он провозгласил:
«Истинные художники и поэты сжигают в конце концов свою жизнь во имя народа, и хотят они одного: любви».
Несомненно, важны для понимания специфики творчества Шагала его собственные откровения. «Мне, - пишет он в статье «Миссия художника», - картина видится как поверхность с изображёнными на ней предметами, животными, человеческими созданиями согласно определённому внутреннему порядку, где логика и иллюстративность не имеют никакого значения. Весь наш внутренний мир - это действительность, причём более, возможно, действительная, чем мир, который мы видим». И далее: «Я нуждался в свободе морального самовыражения».
Поразительна слепота и зацикленность советских идеологов, видевших в Шагале только «формалиста». На самом деле он ставит перед собой не только проблемы формы:
«Картины, - размышлял я, - создаются не для украшательства. Искусство, - говорил я себе, - это некая миссия, и не пугайся этого слова».
Мастер откровенно признаёт, что адресует своё творчество не рафинированным снобам, а широким слоям: «Я считаю людей из народа наиболее чуткой и восприимчивой частью общества».
Поварившийся в кипучих котлах художественной жизни 20 века, Шагал то и дело возвращается к беспокоящим его размышлениям о назначении искусства:
«Не могу забыть, - пишет он в цитируемой выше статье «Миссия художника», - с напором сказанных слов одного художника с претензиями на модернизм: «Знаете, милосердие нынче не в моде». Что ж, если он сказал правду, - тогда всё просто и окончательно». И ещё: «Мы привыкли ругать «литературу» в живописи. Но обогатились ли мы, в самом деле, новым образным языком, новым содержанием?».
Ещё раз знаменитому художнику довелось выступить в узком кругу в США с речью «В атомную эру», прозвучавшую в 1963 году. К этому периоду мэтр накопил богатый жизненный опыт. Речь опубликовал парижский еженедельник «Леттер франсез». Приведу фрагменты.
«На протяжении сотен и тысяч лет жизнь человеческая была легче, чем сейчас, много легче – в смысле моральном. Человек опирался на ту или иную нравственную основу, уходящую корнями в него самого».
«В нашу атомную эру мы уже, кажется, дошли до границ. Каковы же они? Мы ведь не хотим свалиться во вселенскую яму…».
«Может, это и наивно и звучит по-детски, но я повторю великую истину: мир и всё в мире спасётся любовью. Без любви наш мир – шаг за шагом – будет приближаться к концу».
Последние 20 лет жизни Шагал прожил на юге Франции в городке Лазурного берега Сен-Поль де Ванс с единственным почтовым отделением и одной овощной лавкой. Зато жителей и туристов привлекают выставки современного искусства в великолепной местной художественной галерее, одна из стен которой украшена большой мозаикой Марка Шагала. Ещё достопримечательность – ресторан «Золотая голубка», в котором в начале века собирались художники. Бывали Синьяк, Модильяни, Сутин, Боннар. Нередко расплачивались картинами и рисунками. В залах, гостинице, кафе и во дворе выставлена коллекция картин Шагала, других мастеров, а также скульптур, произведений декоративно-прикладного искусства.
Двор одной из школ украшен шагаловским подарком детям – огромным панно с конём и петушком, парящим в синем звёздном небе, и фигурой человека на красной земле.
На маленьком кладбище у крепостной стены, направо от входа, - могила Шагала, умершего в 1985 году в возрасте 98 лет. Она укрыта прямоугольной плитой белого камня, на которой застыл, расправив крылья, шагаловский ангел.
В двадцати минутах езды, в Ницце, находится Национальный музей Марка Шагала. Основа его экспозиции – «Библейское послание». В 1972 году для этой уникальной живописной метафорической полифонии построено специальное здание. Французы помнят и любят корифея.
Всевластное время вносит свои коррективы. В 1987 году скромный вечер в Витебске в честь 100-летия Шагала запретили. Несмотря на мировую славу, заскорузлый тоталитарный режим игнорировал творчество витебского уроженца. Известный русский поэт Андрей Вознесенский, общавшийся в Париже с Пикассо и Шагалом, с горечью вопрошал: «Как получилось, что родина художника оказалась среди немногих стран, где не издано ни одного альбома, монографии о нём, ни одной открытки, не было ни одной выставки его живописи? Имя его и произведения были долгие годы абсурдно запрещены. Во всём мире знают Витебск по его картинам и по тому, что он в нём родился, а в городе нет ни музея, ни улицы его имени (журнал «Огонёк», № 4, 1987)».
В Витебске после изгнания фашистских оккупантов осталось только семь процентов зданий. Однако чудом уцелели домик, в котором жил Шагал, и особняк Училища искусств, где он преподавал.
Прошло несколько лет, и здание обкома партии передали Художественному музею. В память о великом земляке стали проводиться Международные Шагаловские чтения, Международный Шагаловский пленэр с присуждением призов, фестиваль «Скрипка Шагала». В здании бывшего обкома состоялась в 1997 году первая в истории Витебска персональная выставка некогда третируемого «формалиста», а глава государства Беларусь выступил с приветственным словом.
В своей книге «Формула счастья», изданной в 1995 году в Казани, я писал:

Художник Марк Шагал
Творил взахлёб, ретивый.
По жизни прошагал
Почти сто лет счастливый.

И лишь в родных краях,
Где довелось родиться,
Любители вранья
Пытаются глумиться.

Но всё же срок придёт,
И будет места мало
В музее, где народ
Сойдётся чтить Шагала.

Моё предсказание сбылось. Дом Шагала, отреставрированный при помощи специалистов из Германии, превращён в мемориальный музей с предметами быта. Сюда поступают подарки: произведения Шагала из зарубежных коллекций, книги о нём. Хранится в музее и моя дилогия «Искры прекрасного» (Тель-Авив, 1999), включающая среди 72 очерков о шедеврах мирового искусства и эссе «Высокий полёт Шагала» (том 2, стр. 130-145), посланная из Израиля и с благодарностью принятая музеем.
В Шагаловские дни на Покровской улице исполняются народные еврейские песни и танцы, оживают сюжеты шагаловских картин: местечковая свадьба, местечковые лавки, фланируют извозчики, торговцы, мужики, солдаты, евреи-клейзмеры, русские гармонисты. Не забыты лошади, коровы, козы, куры. В последний период проводится ежегодный Международный фестиваль «Славянский базар», на котором достойно представлены мастера искусств и фольклорные коллективы из Израиля.
Ветер времени подул в сторону восстановления справедливости. Подтвердилась оценка, сформулированная в моём поэтическом эпосе «Евреи» (Россия-Израиль, 1993-1996):

Шагал – громада мировая,
Поэт в картинах и словах.
Еврей из Витебского края
На самых дальних берегах.

Аннотация

В статье Авраама Файнберга «Торжество озарений Марка Шагала» используются материалы, скрупулёзно собранные автором в российских библиотеках и музеях. Репатриация в Израиль в 1995 году позволила дополнить исследование, в частности, благодаря знакомству в Иерусалиме с гобеленами и мозаиками Шагала, украшающими холл Кнессета, а также с многоцветными витражами, размещёнными на 12 окнах синагоги больничного комплекса «Хадасса». Данное исследование в сжатой форме освещает незаурядный творческий путь к всемирной славе выдающегося художника-новатора.