Палата №221

Я родился в июне. Он родился тоже в июне. Я – в 1925-м. Он тоже в 1925-м. Я – в белорусском городе Быкове. Он – в городе Виттенбурге Передней Померании. Я - на Днепре. Он – на Эльбе. Меня назвали Александром. Его – Генрихом. Я, как пионер, к борьбе за дело Ленина-Сталина был всегда готов. Он, как гитлерюгенд, к борьбе за дело фюрера тоже был всегда готов. В июне сорок первого нам было по шестнадцать лет...

Живя на планете Земля, мы долго шли навстречу друг другу, и, когда нам исполнилось по 85, то в декабре 2010 года мы оказались рядом в 2-хместной палате урологического отделения клиники Богенхаус в Мюнхене. Поначалу мы молчали, потом «разговорились». Ставлю кавычки, ибо моё знание немецкого языка при относительно склерозном возрасте позволяют, как сказал когда-то Василь Быков, общаться с немцами не более, чем на ресторанном уровне...

И вот, общаясь с Генрихом не таком уровне, мы выяснили, что нас мобилизовали одновременно – в январе 43-го. Его – в оккупационную армию генерала Лемельзена.

Меня – в погранвойска Генерала Никифорова. Его направили в Муссолини в союзническую Италию, а меня – маньчжурскую границу с другим союзником Германии – Японией. И мы, семнадцатилетние вояки, солдаты двух враждующих аримий, присягнули выполнять главный закон войны: убей – или убьют тебя! Но убить один другого мы никак не могли: между нами было расстояние в 12 тысяч километров...

И вот через 66 лет после окончания Второй мировой расстояние между нами сократилось до двух больничных тумбочек, на которых были лекарства, фрукты и соки.

Мы могли видеть и слышать друг друга...

Он был пехотинцем, воевал против наших союзников — американцев, к ним же и попал в плен. После плена выучился на врача-ветеринара, лечил наших меньших братьев, а его любимые животные были кошки. Это нас сблизило — кошки тоже мои любимые животные… Сблизило! — смотрю на него и думаю: а ведь самым ненавистным для нас было слово «немец». Илья Эренбург в своих боевых очерках писал: «Смерть немцу!» Константин Симонов своё знаменитое стихотворение «Убей немца!» заканчивал словами:
Так убей же хоть одного,
так убей же его скорей,
сколько раз увидишь его —
столько раз его и убей!…
Я представил себе - вот я его увидел, я должен его убить?.. Ну, как тут было не улыбнуться? Тем более, что поговорка гласит: не бей лежачего! Он действительно после трёх мучительных операций был лежачий. А я сидячий и даже ходячий. Да поможет сильный слабому! — и я ему помогал, как мог: поправлял одеяло и подушки, давал пить, помогал свесить ноги во время трапезы, укладывал обратно, и, главное, заставлял есть… Ещё один стоп-кадр для улыбки. Однажды, когда он отказался есть, я ему говорю: «Генрих, эс, эс!» (неправильное повелительное наклонение от немецкого essen — есть, кушать). Он замахал руками и замотал головой: «Найн, найн, их бин нихт «СС», их бин вермахт!» Ох, уж эти немецкие ветераны! За десять лет жизни в Германии мне пришлось слышать не раз: «Я не стрелял!» И Генрих туда же: «Я не стрелял, я ухаживал за собаками…» А я представил себе, как эти вылощенные овчарки помогали вылавливать и вешать итальянских партизан. Но всё это было, было, было… Вчера — ненависть без памяти, сегодня — память без ненависти. А «я не стрелял» — один из компонентов покаяния побеждённой страны за миллионы невинных жертв — в пример не покаявшейся страны победившей… Победителей не судят, и их гордость всегда понятна, но и побеждённые подчас не теряют достоинства. Первые два дня Генрих отвергал мою помощь, и только на третий день, когда я поднёс ему сок, он вдруг обе руки положил на мою руку и несколько раз её пожал. Мне показалось, что в его глазах появился влажный блеск… Он сказал, что домой из больницы уже не вернётся. Я встал в командирскую позу: «Как сержант ефрейтору, приказываю прожить до ста лет!» Настала его очередь улыбнуться. Жена Хельга навещала его ежедневно. Она оказалась бывшей артисткой оперетты. Мы с ней наперебой вспоминали опереточных композиторов — Кальмана, Штрауса, Легара, Оффенбаха, Фримля… И даже попробовали спеть дуэтом выходную арию Марицы! Мы говорили на одном из прекрасных языков планеты — на языке музыки. Вот так бы всем людям Земли говорить на понятном друг другу языке — музыки, поэзии, живописи, на языке красоты и добра. Чтоб никогда и никому не вручали ни боевых орденов, ни медалей «За оборону…», «За взятие…» и уж тем более «За Победу над…» — одной страны над другой! В июне сорок первого, через три дня после нападения ЕГО страны на МОЮ, нам исполнилось по шестнадцать лет. А когда нам прозвенело по восемьдесят пять, мы в больничной палате встречали Новый, 2011-й год. В полночь я раздёрнул занавески на окне, и мы долго молча любовались фейерверками цветных петард, взлетающих с мирной земли в мирное небо. А когда через три дня мы, обнявшись, попрощались. Я у двери обернулся и скомандовал: «Лебен бис хундерт яр!» (Живите до ста лет.) Он грустно махнул рукой…