Из книги "Современное израильское изобразительное искусство с русскими корнями".

Сергей Москалев

Попутного цвета, синяя птица

18 сентября 2008 года в Цфате, в «КирьятАнавим» (кикар Саде) открылась экспозиция живописи Сергея Москалева, на которой было представлено более 70 работ художника, созданных им в течение двух последних лет. Открытие выставки было приурочено к проведению ежегодного музыкального фестиваля в Цфате, когда в течение трех дней улочки старого города становятся самой музыкой, притягивая многочисленных туристов и меломанов.

А вот и живопись Сергея Москалева, открывающаяся изобразительной гранью праздника искусств. Всё отточено, ярко, как само собой разумеющаяся часть эстетического восприятия мира, в котором хочется жить и творить. Известно, что искусство доставляет удовольствие в первую очередь своими эстетическими ракурсами – независимо от жанра, в котором работает художник.

На мой вопрос «об учителях» С. Москалев ответил неожиданно: «Николай Гумилев».

Но представленная в галерее экспозиция утвердила меня в искренности ответа художника. Это неоромантизм по настроению – то, что возвращает миру мечту как форму бытия, когда живописец ощущает себя гумилевским конквистадором и капитаном:

На полярных морях и на южных,
По изгибам зеленых зыбей,
Меж базальтовых скал и жемчужных
Шелестят паруса кораблей.

Быстрокрылых ведут капитаны –
Открыватели новых земель,
Для кого не страшны ураганы,
Кто изведал мальстрёмы и мель,

Чья не пылью затерянных хартий –
Солью моря пропитана грудь,
Кто иглой на разорванной карте
Отмечает свой дерзостный путь...

С. Москалев – художник светлый, со своим индивидуальным приподнято-летящим видением мира как открытия, запечатленного в яркости языка изобразительного искусства. Это интуиция, это мальстрём, перелитый из шелеста парусов марины в скатерть натюрморта. Это соль на губах первооткрывателей, выдающая на портретах его работы вкус к романтической бескомпромиссности, увлекающей силой порыва. Это разорванная капитанской иглой географическая карта пути – единственная, как священный свиток Торы на Земле Обетованной. Дерзостно? Пожалуй...

История изобразительного искусства развивалась таким образом, что полотна, рисующие
картины природы или какую-либо местность, словно отодвигались на задний план под напором сюжетных произведений и фигуратива. Но сегодня, в дни поиска путей сближения цивилизации и природы именно пейзаж зачастую оказывается связующим звеном, помогая опомниться и вернуться к мудрости всесильной «натуры». Сергей Москалев – мастер пейзажа, заставляющего встряхнуться, ибо в верности натурным предпочтениям он видит их эмоциональное сокрушение и возможность новых поворотов. Его пейзажи, как люди, со своими настроениями, характером, причудами и дерзкой погоней за светом, как Синей птицей. Они ритмически и темпорально отличаются от его же иудаики, идущей в повествовательной тональности. Они иные по темпераменту – динамичные, с перехлестами, куражом, широтой, лихостью, русскостью. Подобно тому, как у Н. Гумилева: «тот лес – душа твоя» и «тот лес – любовь моя». Всё вместе, и разом, и сразу!

Это чувственное начало пейзажей С. Москалева столь велико, что виды кибуца «Монары», где проживает художник, и другие укорененные приметы израильского Севера словно вылиты на холсте экспрессионистическим выплеском и утоптаны масляными красками. Так трепещет палитра, поясняя, почему портреты кисти С. Москалева столь светлы и оптимистичны, в чем секрет приподнятости настроения потрясающе красивой женщины в красном с рыжей кошкой, задорно взятой под передние лапки и прижатой к бедру.

С. Москалев как художник еще молод, однако его стиль уже узнаваем по мазку, движению мастихином, торцеванию, уточняющим штрихам черенком кисти по сырому. Всё это создает впечатление «акмеистических» фактурных эффектов, завораживающих в художническом мальстрёме цвета. И всё легко, словно играючи. Почему бы и нет? Если человек – часть природы, он несет на себе ее отблеск. Но это непредсказуемые пути к свету.

Один из излюбленных жанров художника – натюрморт, напоминающий о сказочных яствах – действительно сказочных по яркости и сиянию цвета, по неожиданным контрастам. Его груши, кажется, вот-вот растают на языке перекатывающейся горошиной. Чувственно краснеющие яблоки. Лунные прожилки разломанных гранатов. Округлые пальчики лилово-черных виноградин. И всё это торжество вкуса уравновешено суховатой элегантностью ломкого синего шелка или строгим хлопком белой скатерти в солнечных зайчиках. А еще на натюрмортах С. Москалева
всегда графинчик или штоф с вином. Пунцовое «вино веритас» светится, играет бликами – как «визитными карточками» художника, умеющего перевести натурную форму предмета в любую эстетическую стилизацию. Это зависит от того, какой «пленительной царице» предназначены диковинные яства, неожиданно выкатившиеся из корзин фрукты и роскошные букеты гладиолусов, пионов, роз и гортензий, как претензий на торжество красоты и радости в искусстве.

С. Москалев окончил Пензенское художественное училище имени К. А. Савицкого. Репатриировался в Израиль в 2004 году и сразу заявил о себе участием в экспозициях-персоналиях во Франции, Канаде, США, Москве, в групповых выставках и каталогах в Израиле. Он член Международной федерации художников юНЕСКО, Объединения профессиональных художников Израиля. В настоящее время постоянная экспозиция его работ находится в Русской галерее Baker Street в Старом Яффо. Его картины представлены в частных галереях США, Канады, Франции, России и других стран.

Эта заявка кажется серьезной и потому, что сегодня в Израиле не так много столь ярких художников. В нынешнюю эпоху утраченного исторического оптимизма творчество С. Москалева верно художественному представлению о Прекрасном, которое живо самообновлением. Его живопись эмоциональная, жизнеутверждающая, пульсирующая темпераментом, рожденная в атмосфере влюбленности в красоту живого мира, его пластику и цвет. Это верность эстетическим приоритетам традиций в изобразительном искусстве, умение заставить их работать на свое время и свою индивидуальность. Это способность не растрачивать себя на формализм в живописи. Вот что выделяет С. Москалева в общем потоке депрессирующего или впадающего в детство современного искусства.

Николай Гумилев? Очень может быть. Попутного цвета, Синяя птица...

Луч цвета в сердце

ИЕРУСАЛИМ – ВЕКОВ МГНОВЕНИЕ

Западная Стена. В день Царицы-субботы она кажется еще светлее от белых праздничных
одежд пришедших на моление. Шелестящие талиты, белые шали и косынки молящихся подобны крыльям облаков, парящих в невозмутимоспокойном небе.

Они устремлены ввысь, перышки живой молитвы, вмещающей весь трепет жизни – от увиденных в детстве голубей на крыше до опаленного долга перед жизнью и Богом. Без ропота на судьбу, но с благодарностью за то, что молитва о Прекрасном всегда возносится ввысь.

Как голубь с дивным оперением
И белых облаков излом,
Иерусалим, еще мгновение –
И я сольюсь с твоим крылом!

Давида страстное моление
И камня светлого псалом,
Иерусалим, еще мгновение –
И я срастусь с твоим крылом!

Судьбы могучей повеление
И иудейское «шалом»...
Смотри, ты видишь – оперение:
Я становлюсь твоим крылом!

Иерусалим – веков мгновение...

Но это мгновение живет на холсте. Оно запечатлено мгновениями мгновений, мигами мигов, предыханиями дыхания, бликами бликов в работах Сергея Москалева. И сильнo эмоциональной волной романтического ощущения образа, накатывающей и увлекающей тебя в мир как состояние естественной любви к жизни.

В этом мире премудрая мудрость седин танахического старца и румяная радость мальчика с Торой, полная еще нерастраченной непосредственности. Тайна саморастворения в момент общения с Богом, когда рука прикасается к Стене и наполняется ее неостывающим жаром. Но ощущение того, как идет этот очищающий ток к сердцу, у каждого свое. Не потому ли день, напоенный солнцем, не выжигает, но высветляет взгляд? Не оттого ли вечер подобен отсвету дневного света? Впрочем, об этом догадываешься лишь по солнечным зайчикам, высыпавшим бликами, складывающимися в световые опалины на камне священной Стены. И уже невозможно различить, как один предмет переходит в другой, где крыло, где перо, где рука... хотя они все существуют. И тона сближаются, как хлопья летящего снега в палитре, растянутой от белого до черного, устремляясь в свою глубину, как в «дно» глаза. Но точность натурного рисунка в характерах персонажей остается.

Это эстетически притягательно для зрителя, хотя нехарактерно для иудаики в израильской живописи, а потому сразу обращает на себя внимание. Трудно назвать имена других израильских живописцев (даже выходцев из России), кто исполнял бы эту тему в такой манере: французский импрессионизм, пропущенный сквозь русскую школу – с крепким рисунком и типично русским темпераментом, характерным для живописи конца XIX – начала XX века. (Стилистически эта линия в целом затерялась, хотя сохранена в живописи русских художников, ставших по воле политических перипетий эпохи художниками России и Америки, России и Франции – по месту последнего проживания.) Кроме того, в некоторых работах С. Москалева отчетливо угадывается и оттепельный мазок шестидесятников, как еще один прорвавшийся энергетический заряд из России.

Однако, выполненные в «неизраильской» манере, фигуративы С. Москалева тематически воссоздают разные аспекты иудаизма в полном понимании этого многогранного значения – от этногенеза, национальных истоков, религиозного бытия до светского быта евреев. Так намеченная сюжетная «канва» обретает плоть «русского неоимпрессионизма».

Работы С. Москалева сегодня востребованы в разных странах мира. Вот что пишет в рекомендательном письме о художнике Роббер Жуж, государственный оценщик произведений искусства, представлявший работы художника на аукционах во Франции: «В течение 15 лет я знаю Сергея Москалева как человека и художника, знакомство с которым вылилось в тесное сотрудничество.

Я познакомился с ним в Пензе, русском городе, расположенном на юго-западе от Москвы, где оказался по случаю моих многочисленных визитов в университет имени В. Г. Белинского, с которым мне довелось работать. В Пензе я часто посещал “Дом художника” – старинный особняк, в котором мне довелось познакомиться со многими художниками, чьи работы там выставлялись.

В то время Сергей был выпускником художественного училища имени К. А. Савицкого. Но возраст не помеха индивидуальности и оригинальности. И его творчество сразу привлекло мое внимание и стало началом сотрудничества.

Качество техники, особенная индивидуальность письма, жанровая всеядность, умение писать всё и трактовать любой сюжет по-своему – основные качества, объясняющие, почему именно его работы мне понравились и выбирались мною для представления на художественных аукционах в разных городах Франции. Назову лишь некоторые: Париж (аукцион Друо), Бордо, Рамбуйе, По, Ангулем.

Не могу не отметить также, что на протяжении этих лет его живопись – динамичная, соответствующая вкусу французских коллекционеров, поклонников экспрессионизма, – приобрела успех.

В 2004 году С. Москалев уехал с семьей из России и начал новую жизнь за границей. Он принят на Земле Обетованной, где, я убежден, его талант отшлифуется и поднимется в полный рост».

Картины Сергея Москалева находятся в Пензенской картинной галерее имени К. А. Савицкого, в фондах Пензенского художественного училища, в Музее природы в Иерусалиме, в посольствах России, Беларуси, Латвии в Израиле, в Российском культурном центре в Тель-Авиве.

Драгоценный камень гранится. Но для огранки нужен самородок – неистребимая потребность души к самовыражению в искусстве как образ существования. Это то, что в тебе от рождения, но потом словно само собой становится детством, юностью, жизнью, радостью и не знающим пощады к себе трудом. Лишь тогда молитва о Прекрасном достигает неба, и Иерусалим на полотне художника обретает плоть, как веков мгновение...

НЕГОЛЛИВУДСКАЯ ИСТОРИЯ

Капелька

А было дело так. Бабушка Сережи работала в Пензенском художественном училище и ежегодно брала своего внука в дом отдыха творческих работников. Лес, корабельные сосны, грибы, земляника – красота такая, что дух не перевести, – та, что питает эмоции, дарит впечатления, воспитывает душу. И люди – не похожие на обычный городской люд, а такие, каких ждут в детстве, а после встречи – что-то меняется в тебе или мечта становится жизнью...

Так и случилось, и не в голливудском фильме.

Однажды после дождя Сережа вышел из леса на дорогу, точнее, на утоптанную, проторенную тропу. В корзинке грибы, зелененькие сапожки с зеленой травой сливаются, а под раскидистыми изумрудными листьями прямо у тропы земляника прячется. Нагнулся он, чтобы ягоды отыскать, а перед ним – большая-пребольшая лужа. Заглянул в нее и увидел отражение здоровенных мужских сапог, которые переходили то ли в галифе, то ли в другие какие просторные штанины, длинный вязаный свитер и берет. На уровне пояса за незнакомцем виднелся мольберт.

Но что там есть на мольберте, отражение в луже не показывало, и лица художника тоже не разглядеть, потому что он стоял спиной. Зато в зеркале дождевой воды была отчетливо видна одна земляничка, прикрытая сверху трилистником. Если бы не это отражение, Сережа в жизни бы ее не заметил, как она вот так может светиться влажной алой точкой и быть при этом ягодой, которую хочется сорвать и съесть! И все-таки так хотелось увидеть, что там на мольберте?

Он осторожно протянул руку, словно опасаясь вспугнуть отражение, и сорвал землянику. Поднес к носу ягоду с воздушными волосками... И алая точка в отражении переместилась вместе с его рукой. И всё то, что отражалось, из-за малюсенького красного кругляша стало другим...

Сережа потянул носом и вдохнул мускатномолочный аромат, исходивший от земляники. И съел ягоду. Потом посмотрел в отражение. Но без пурпурной капли оно стало каким-то скучным, хотя во рту всё еще сохранялся стойкий сахарный вкус.

Он встал с корточек, чтобы посмотреть наконец, что там на холсте у художника, который, не замечая его, так и стоял к нему спиной и продолжал писать свой этюд. Сережа приподнялся на цыпочки, насколько это было возможно в резиновых-то сапожках. Опять потянул ноздрями. И вдруг почувствовал словно повисавший на
полутонах запах красок, разлитых по палитре, который будоражил обоняние даже больше, чем разреженный после дождя воздух. Это был самый прекрасный запах на свете!

Взгляд мальчика добрался до натянутого на подрамнике холста, стоявшего на мольберте. Это было нечто... Корабельные сосны, сужаясь кверху, словно боролись за часть неба. Но корням было так просторно, что можно было рассмотреть каждую их неровность, узнать грибные островки и даже земляничные тройчатки листьев с укоренившимися ползучими побегами. Сережа неотрывно смотрел на холст, и ему казалось, что распространяющиеся на нем цвета растут, как грибы после дождя, хотя всё на картине было словно в дожде. Мальчик напрягся и стал сосредоточенно соотносить реальные сосны, их иголки с тем, что рождалось на его глазах из-под задиристой кисточки, за которой он едва поспевал следить, а полог леса всё расстилался и расстилался.

И вдруг Сережа решил взглянуть в отражение под ногами. Потом на холст. Вновь в отражение. Опять на холст... Да-да, у художника в берете и свитере оказалось не всё так, как в стоячем отражении, хотя почему-то то, что было на картине, Сереже нравилось больше. Сережа еще не знал почему, но не мог отвести взгляда от творимого на его глазах этюда и продолжал упорно сличать пейзаж в воде и тот, что на полотне, натянутом на подрамник. И вдруг... Сережа увидел пурпурную точку, словно озарявшую весь этюд. Немыслимая радость овладела им так, что он звонко рассмеялся, вспоминая, как в отражении дождевой воды красной капелькой перемещалась сорванная им земляника.

Художник обернулся и увидел мальчика:

– Ты чего, грибник?
– Я не грибник. Я тоже художник. В художественную школу хожу, – важно ответил Сережа.
– Ну, прости, браток, что своего сразу не приметил. Твоя жизнь только начинается. Но стать нужно таким, чтоб примечали.
– Дяденька, а откуда вы про эту земляничку
знаете?
– Да ниоткуда, дружок. Просто должна она быть здесь, чтобы в картине жила радость. Чувствуешь, как тебе хорошо от нее? Вот и мне хорошо это чувствовать.
– Мне очень хорошо... Только она и вправду была здесь, – он указал пальцем на место сорванной земляники.
– Съел, что ли? – добродушно рассмеялся художник.
– Съел, – признался Сережа.
– Вкусно?
– Вкусно.
– Значит, теперь вкусная у тебя внутри! Не забывай о ней, когда станешь художником. Не забывай!

ИДТИ ЗА СВЕТОМ

Сестры

Присмотритесь к работам художника – эта капелька есть везде. Она как опознавательный световой знак, по которому узнается художническая индивидуальность Сергея Москалева. Она влетает в натурный мир и оживляет его даже не вымыслом – вкусом, приподнято стремительным видением, в котором состояние мира тождественно живописцу.

– Для меня главное, – говорит С. Москалев, – это своя тема в живописи. Это то, что мое. Хотя не всегда знаю, что именно это станет моим.

Наверное, так оно и есть. В этой связи показательна история, связанная с картиной «Сестры», созданной художником в 2005 году.

– Когда в 2004 году я с семьей приехал в Израиль, то вначале делал только маленькие этюды, потому что работал на заводе и не было времени сосредоточиться и развернуться. Потом Саша Ганелин устроил мне первую выставку у себя в галерее в «Манзон-Хауз», где среди пейзажных этюдов была представлена единственная жанровая картина – «Сестры». Это была моя первая жанровая работа в Израиле. Вообще, для такого рода работы она родилась странно – не из темы, а так, как я писал пейзажи, – из освещения. Вначале это был не натурный портрет, а портрет фантазийный, созданный как типаж, в то время первый такого рода. Девушка ближневосточной наружности стояла в полный рост у дверного косяка. И вдруг – по свету – косяк стал стеной, на которую она облокотилась, потом корзины с яблоками – тоже по цвету. Думал, что сидячим должен был быть старик с кальяном, но он эмоционально уводил в сторону. Не нужно мне было противопоставления или еще каких-то подтекстов, главное был свет – нежный и мягкий – такой, какой могла дать только юность. Старость – пусть благородная,
а это другой свет – тот, что еще не знает жизненных борений. Цвет ложился как соотношение, как ощущение перехода холодного фиолетового в теплое. Я шел от чисто белого к едва закручивающемуся черному, но суть была в растяжке, чтобы цвета светились, как хрустальный бокал, – горошиной, бликом, капелькой, лучом, чем угодно, но светились.

15 лет я работал с французской галереей и учился световому ощущению у французских импрессионистов – иначе это сотрудничество не продлилось бы столько. Но, когда я писал своих «Сестер», мне почему-то хотелось большего. Я писал их по цвету – так, как когда-то ученик Репина Николай Иванович Фешин (1881–1955), живопись которого я очень люблю и постоянно изучаю.

Вот так и получилась миниатюра «Сестры». Она родилась из света, родилась непохожей на всё то, что было прежде.

– Я повесил ее на стене у себя дома. Я почти никогда так не делаю. Всё написанное обычно ставлю лицом к стене, чтобы не привыкать к тому, с чем расставаться. А эта долго висела у меня, и я не мог с ней расстаться... Выставка у Саши Ганелина, которому я как никому благодарен за поддержку, принесла мне удачу и потрясающий эмоциональный заряд. Почти всё было продано, пусть не по тем ценам, как положено, но почти всё. И я решил поставить одну работу по настоящей цене – на удачу: пойдет, значит, всё пойдет.

Честно говоря, мне было трудно с ней расстаться. Но это было важно для меня. Возьмут – буду писать только так, как хочется. Не возьмут – мой удел делать маленькие этюдики.

Через несколько дней ее взяли...

Работа «Сестры» стала одной из самых важных для меня. После нее начался переход к фигуративам на израильские темы, пробудилось ощущение того, как должна быть подана тема на религиозный или какой-либо другой сюжет с ближневосточными типажами, чтобы быть с моей душой и в моей технике. Сейчас я не мыслю перехода в другую стилистику. Только со своим ощущением цвета я чувствую себя свободным.

С. Москалев работал по контракту в галерее в Цфате, теперь в Русской галерее Baker Street в Старом Яффо. Он пишет во всех жанрах, но в одном направлении, в котором приоритетны импрессионисты и шестидесятники.

– Это работа мастихином, в редких случаях широкой кистью, в свою очередь не только диктует стиль изображения и накладывает отношение к восприятию, как «блик на глазу». Это изображение, в котором ощущается путь от общего к частному. Это то, что помогает обычному зрителю следовать за тобой по цвету и позволяет словно самому поставить визуально точку, хотя на самом деле моя горошина там уже есть. Почти не работаю красками из тюбика. В любом соотношении такие краски дают цвет неестественным, хотя не исключаю включение таких цветовых горошин, которые словно фиксируют внутреннее движение, словно останавливают взгляд, оставляя эту эмоциональную волну в памяти и позволяя перейти на новый этап. Главное – впечатление и мое отношение к тому, что запечатлелось в памяти и что изобразительно я хочу передать.

Это главные принципы в моей работе. Честно говоря, их достаточно для того, чтобы не кидаться из одного стиля в другой и выполнить работу так, как мне видится. В данном случае это касается любой темы. Наверное, даже муравья я буду изображать тем же мастихином со своими цветовыми переходами.

ЛУЧ ЦВЕТА

Вот уже несколько лет я слежу за творчеством С. Москалева и, как мне кажется, знаю его самого. Для творчески одаренной личности всегда важны опорные вехи. Они как звезды млечного пути, ступив на который, уже нельзя свернуть. Они вспыхивают, как искры, и ты идешь. И тогда всё, что бы ни происходило в жизни, соотносится только с этой мерцающей дорогой. Но она посильна лишь тому, кто с лучом света в сердце. Так исстари это объяснялось в сказках. Так ныне рассказывается в голливудских фильмах.

– Ассоциативный механизм – двигатель любого вида творчества. Соприкосновение любых видов искусства подсказывает неожиданные образы, которые, родившись в нас когда-то, вдруг обретают силу талисмана. Помните, была такая статья А. Добролюбова «Луч света в темном царстве», в школе проходили?

– Я тогда перефразировал: «луч цвета в темном царстве». Но для того, чтобы это выразить, вначале он должен в меня войти. Получилось: «луч света в сердце». Кстати, в природе я всегда нахожу этот луч всегда в цвете!

– А как в живописи, Сергей?

– Есть художники, наши современники, проживающие в Израиле, чья живопись меня завораживает и побуждает к развитию, – это Ян Раухвергер, Аарон Априль, Марк Вчерушанский и другие. Это мое. Это те маяки, свет которых я собираю для своего огня. Свет этого огня в работах Сергея Москалева. Он горит как судьбы могучей повеленье идущему по млечному пути...